— Привет, — сказала я.

— С-солнышко, а ты чего дома делаешь? — Мать подошла меня обнять, и я не стала противиться, несмотря на исходивший от нее металлический запах алкоголя и увядающий аромат духов. — Конни за болела? — Да нет, — пожала я плечами.

Снова уткнулась в журнал. На следующей странице девушка в сливочно-желтой тунике стояла на коленях на белой коробке. Реклама теней для век “Мун Дропз”.

— Ты обычно прибегаешь и тут же убегаешь, — сказала она.

— Мне просто захотелось побыть дома, — ответила я. — Это ведь и мой дом, правда?

Мать улыбнулась, пригладила мне волосы:

— Какая ты у меня красавица. Ну конечно, это твой дом. Она красавица, скажи ведь? — спросила она Фрэнка. — Красавица, — повторила она, уже ни к кому не обращаясь.

Фрэнк улыбнулся ей в ответ, но вид у него был какой-то нервный. Меня тошнило от этих ненужных знаний, от того, что я начала подмечать все эти еле заметные перетягивания контроля и власти, уловки и подколки. Ну почему отношения не могут развиваться взаимно, так чтобы обоюдный интерес нарастал с одинаковой скоростью? Я захлопнула журнал.

— Спокойной ночи, — сказала я.

Мне не хотелось даже думать, что будет потом, о руках Фрэнка под шифоном. Мать не настолько пьяна — она выключит свет, предпочтет великодушную темноту.

Я дала волю фантазии: думала, если какое-то время не буду появляться на ранчо, то Сюзанна вдруг появится, потребует, чтобы я к ней вернулась. А пока что я обжиралась одиночеством, как крекерами, которые я ела целыми упаковками, наслаждаясь оседающей во рту соленостью. Смотрела “Зачарованную” — теперь Саманта меня бесила. Нос этот ее самодовольный, и мужа за дурака держит. А он из-за своей отчаянной, дебильной любви превратился в ходячую шутку. Как-то вечером я остановилась возле бабкиного фотопортрета, висевшего в коридоре. Она была хорошенькая, так и сияла здоровьем. Залакированная шапочка кудрей.

Только глаза у бабки были сонные, будто еще недавно она смотрела пестрые сны. Отрезвляющая мысль — мы с ней совсем не похожи.

Я покурила травы, высунувшись из окна, потом возила в себе пальцами, пока не устала, разглядывая то журнал, то комикс — неважно что. Какие-то изображения тел, все остальное мозг додумывал сам. Я могла смотреть на рекламу “Додж Чарджер” с улыбающейся девушкой в белой ковбойской шляпе и бешено воображать ее в неприличных позах. Какое у нее обмякшее и опухшее лицо, как она сосет и лижет, как слюна течет у нее по подбородку. Мне, по идее, нужно было как-то принять ту ночь с Митчем, отнестись ко всему легко, но я чувствовала только сухую, холодную ярость. Пластинка эта дурацкая. Я всеми силами пыталась выжать из себя какой-то смысл — думала, может, я упустила важный знак, многозначительный взгляд, который мне бросила Сюзанна у Митча за спиной. С его козлиного лица на меня капал пот, пришлось отвернуться.

На следующее утро я обрадовалась, увидев, что на кухне никого нет, а мать принимает душ. Я насыпала сахара в кофе, взяла пачку крекеров, уселась за стол. Мне нравилось сначала размять крекер во рту, а потом залить крахмалистое месиво кофе. Я была до того поглощена этим ритуалом, что вздрогнула, когда на кухне внезапно появился Фрэнк. Он отодвинул стул, уселся, придвинул стул очень близко к столу. Я хотела улизнуть, но он заговорил раньше меня:

— Ну что, какие планы на сегодня?

В друзья набивается. Я завернула поплотнее упаковку крекеров, отряхнула крошки с рук — вся внезапно такая аккуратная.

— Никаких, — ответила я.

Его показная сдержанность в один миг улету чилась. — Ты что, проторчишь весь день дома? — спросил он.

Я пожала плечами: именно это я и собиралась сделать.

У него задергался мускул на щеке.

— Хоть на улицу выйди, — сказал он. — Сидишь дома будто взаперти.

Фрэнк был без обуви, в ослепительно-белых носках. Я сдержала рвущееся наружу фырканье — до того нелепо выглядит взрослый мужик в одних носках. Он заметил, что у меня кривятся губы, и раскипятился.

— Весело тебе, значит? — спросил он. — Делаешь что хочешь. Думаешь, мать ничего не замечает?

Я напряглась, но взгляда не подняла. Он мог иметь в виду что угодно: ранчо, чем мы с Расселлом занимались. Митча. То, как я думала о Сюзанне.

— Она тут прямо не знала, что делать, — продолжал Фрэнк. — У нее деньги пропали. Прямо из кошелька.

Я знала, что щеки у меня горят, но молчала. Сощурившись, разглядывала стол.

— Ты бы с ней полегче, а? — сказал Фрэнк. — Она женщина хорошая.

— Я не ворую.

Мой голос звучал пискляво, фальшиво.

— Ну ладно, скажем, одалживаешь. Я ей ничего не скажу. Но ты с этим прекращай. Она тебя очень любит, ты хоть понимаешь?

Вода в душе больше не шумела, значит, мать скоро выйдет. Я прикидывала, правда ли Фрэнк ничего не расскажет, — вроде бы он хотел со мной подружиться, а не ябедничать на меня матери. Но быть ему благодарной я не хотела. И думать, что он пытается сойти мне за отца.

— Городской праздник еще продолжается, — сказал Фрэнк. — Сегодня и завтра тоже. Может, сходишь туда, развлечешься. Маму порадуешь. Если делом займешься. На кухню, вытирая мокрые волосы полотенцем, вошла мать, и я сразу оживилась, сделав вид, что слушаю Фрэнка.

— Что думаешь, Джини? — Фрэнк взглянул на мать. — Что я думаю? — спросила она.

— Не сходить ли Эви на эту ярмарку? — сказал Фрэнк. — Столетие чего-то там? Будет ей занятие.

Этот его рефрен мать восприняла как вспышку гениальности.

— Не знаю, там, по-моему, не столетие… — сказала она.

— Ну, короче, городской праздник, — перебил ее Фрэнк, — столетие или что уж там.

— Но идея хорошая, — сказала она. — Развлечешься.

Я чувствовала, как Фрэнк на меня смотрит.

— Угу, — ответила я, — конечно.

— Как приятно, что вы так хорошо общаетесь, — застенчиво добавила мать.

Убирая кружку и крекеры со стола, я скорчила гримасу, но мать ничего не заметила: она уже нагнулась, чтобы поцеловать Фрэнка. Халат у нее на груди распахнулся, я увидела треугольник затененной, пятнистой от загара кожи и отвернулась.

Город все-таки отмечал не столетие, а стодесятилетие со дня основания — и праздник был жиденький, под стать неуклюжей дате. Ярмарка — чересчур щедрое название для этого мероприятия, хоть на него и собрался почти весь город. В парке проводили благотворительную распродажу, в школьном лекционном зале разыгрывали пьесу об основании города, члены студенческого союза потели во взятых напрокат театральных костюмах. Проезжую часть перекрыли, и я оказалась в колышущейся толпе людей, которые вовсю работали локтями в надежде на веселье и развлечения. Мужья, выполнявшие свой долг с напряженными от обиды лицами, в кольце жен и детей, которым срочно были нужны мягкие игрушки. Которым были нужны хот-доги, кукуруза на гриле и бледный кислый лимонад. Все атрибуты хорошего досуга. Речку уже замусорили, пакеты из-под попкорна, пивные банки и бумажные веера медленно вертелись на воде.