Как-то муторно становилось на душе. Они забрались в самую глушь, а толком ничего не выяснили. Иногда немецкая речь раздавалась совсем рядом, они замирали, сливались с деревьями. Но никого не видели – возможно, подводила акустика. Временами возникал гул, и казалось, он доносится отовсюду. Снова делали остановки, обсуждали ситуацию.

Павел был уверен, что, сколько бы немцев тут ни находилось, у них должно быть что-то вроде штаба, жилья для офицеров, возможно, радиоузел. Урочище обширное, им только кажется, что они далеко ушли. Скорее всего, и трети пути не одолели.

Небо уже серело, появлялись очертания предметов. Тропа уходила вниз. По курсу журчал ручей. Офицеры вышли из чащи на небольшую поляну. Здесь вился ползучий кустарник с остроконечными листьями. Из-под массивного камня вытекал ручей, бежал по каменистому руслу и метров через десять пропадал в лесу. Трава была примята, на другой стороне ручья валялось поваленное дерево с сухими ветвями.

– Быстро пьем, споласкиваемся и уходим, – сказал Павел. – Местечко, похоже, популярное.

Оперативники опустились на колени, жадно пили, оттирали испачканные лица. Наполнили опустевшие фляжки необычайно вкусной водой. Павел в изнеможении опустился в траву.

Резкий окрик подбросил его с места!

– Курт, не отставай, что ты там плетешься? – кричали на немецком языке, совсем рядом. Подскочили все, застыли с вытянутыми лицами. Попили, называется, водички…

За деревьями трещали сучья, доносилось сиплое дыхание. По тропе, которой они недавно воспользовались, шли несколько человек. Пока они были за деревьями, за стеной вьюнов-паразитов, но вот-вот появятся здесь. Пять-шесть секунд…

Павел приложил палец к губам – ни звука! Он перемахнул ручей, стараясь наступать в траву, махнул рукой: за мной! Раздвинул упругие ветки, протиснулся внутрь, повалился в перехлесты корневой системы. Слева продолжалась тропа, но туда нельзя… Остальные ввалились в лес вслед за ним, рассредоточились рядом. А лейтенант Цветков не успел! В том не было его вины – ждал, пока другие проскочат. А когда перепрыгивал через поваленное дерево, зацепился штаниной за сук, дернулся, вырываясь. Но юркнуть в лес уже не успевал – немцы выходили к ручью. Цветков повалился за дерево, как стоял – плашмя, лицом в траву…

Выдержки хватило не пороть горячки. Перепуганная физиономия Цветкова была совсем рядом, в паре метров. Он смертельно побледнел, скулы свело от напряжения. Хорошо хоть автомат успел стащить, он теперь находился под животом, палец искал спусковой крючок…

К счастью, еще не рассвело, по поляне расплывался серый сумрак. Не сказать чтобы лейтенант сливался с местностью, но и не выделялся инородным пятном.

К ручью спускались четверо солдат в форме вермахта. Вся компания была в касках, с автоматами МР‐40. Немцы выглядели неважно – серые заострившиеся лица, обросшие щетиной, запавшие глаза. Долгое пребывание на природе сказывалось на них не очень благотворно. В движениях тоже отсутствовала живость – шли сутулясь, волочили ноги. В глазах застыло равнодушие. «Призраки какие-то», – подумал Павел.

Цветков нашел его глазами – из них буквально вырывался вопрос! Кольцов качнул головой, снова приложил палец к губам: лежать до последнего! Рядом напряженно дышал Безуглов.

– Командир, это же фигня какая-то… Давай их посечем…

– Нет, – майор упрямо замотал головой. – Терпим, выжидаем… Обнаружат Цветкова – бьем на поражение…

Уложить эту компанию было делом несложным. Он бы и сам справился, лишь бы автомат не заклинило.

Солдаты спустились к ручью, сняли каски. Трое рядовых, одни обер-ефрейтор – с сальными волосами, со снулой вытянутой физиономией. Они тоже жадно пили, наполняли флажки, утирали губы грязными кулаками. Двое развалились в траве, третий сел, стал стаскивать сапог. Обер-ефрейтор перешагнул через ручей, грузно опустился на поваленное древо – лицом к ручью. Он даже не посмотрел, что лежит у него за спиной. Дерево заскрипело, прогнулось под его весом.

Цветков выпучил глаза. Можно представить, какие чувства обуревали его в этот момент. Павел облегченно перевел дыхание – эти фрицы еще и безглазые…

– Иоганн, нет известий из высоких сфер? – поинтересовался рядовой. – Долго нам еще сидеть в этой дыре? Мы не можем толком помыться, по мне уже вши бегают, воняю, как помойка… Чем так, уж лучше в бой, и будь что будет…

– Нет известий, Курт, – хрипло отозвался обер-ефрейтор, – радисты постоянно связываются с нашими, и те каждый раз откладывают. С нами радисты не откровенничают. Офицеры тоже молчат как рыбы. Надо надеяться, что осталось немного…

– Нам есть нечего, – сообщил другой, тот, что стащил с себя сапог и мрачно разглядывал почерневший палец на ноге. – Порции сокращают каждый день, рыбные консервы давно кончились, на исходе свинина, хлеба вовсе не осталось. Ягоды в лесу еще незрелые, грибов нет. Летают птицы, но стрелять нельзя. Пару поймали в силок, так там такая драка началась… Только рыбалкой и спасаемся, но не всегда клюет, и у этих русских ершей и окуней такие колючие плавники… Лееман поранил палец до кости, заражение крови началось…

– Вы должны терпеть, солдаты, – назидательно изрек обер-ефрейтор. – Придет час, и мы все сделаем правильно. И лучше погибнем, чем попадем в русский плен. Вы представляете, что такое русский плен? Это место, где все мечтают о смерти…

«А что не так с русским пленом? – озадачился Кольцов. – Плен как плен. Ничем не хуже немецкого». Он не мог припомнить ни одного случая, чтобы над немецкими солдатами, томящимися в лагерях для военнопленных, проводились какие-то опыты или, не дай бог, расстреливали, издевались. С эсэсовцами – не так, но эсэсовцев, как правило, до таких лагерей и не довозили…

– Вечером трое раненых умерли, – мрачно сообщил третий. – Вессель, Фосс и Ангельштайн. Гангрена, лекарств нет. Ангельштайну ампутировали ногу, но он не выжил, слишком много крови потерял во время операции… В лазарете говорят, что медикаментов остается на два-три дня – и это самые необходимые. Почему нас здесь держат? Никакой гигиены, повсюду антисанитария… Мне посоветовали чистить зубы сосновой хвоей – сегодня попробовал, чуть не вырвало…

– Курить хочется, – пожаловался первый. – Мои давно кончились. У кого ни спрошу, никто не дает. Хотя курят, сволочи, – даже на постах, втихомолку, хотя уверяют, что ничего нет, и офицеры смолят так, что дым столбом…

Оперативники ухмыльнулись. «А их точно несколько десятков?» – пришла на ум странная мысль. Обер-ефрейтор продолжал поучать: терпите, солдаты великой Германии, и Фатерлянд не забудет вас до гробовой доски! Потом он скомандовал: «Подъем, хватит нежиться!» Резко поднялся, снова вздрогнуло дерево. Загремели патронташи, пустые котелки – воинство пришло в движение.

С обратной стороны тропы, из кустов, что-то крикнули – начальство искало своих солдат. Трое рядовых повернули головы. В этот момент Цветков перекатился под куст! Ей-богу, как полено! Никто и глазом не успел моргнуть, а он уже зарылся в ворох листвы. Павел схватил его за шиворот, мощным рывком втянул в заросли. Обер-ефрейтор обернулся, подозрительно посмотрел по сторонам, на всякий случай взялся за затворную раму.