Ребята Мэля, конечно же, оказались оборотнями, и, конечно же, в глазах каждого горел лунный огонь.

«Янтарноглазые» — вспомнилось Арону, — «иррау», так называли этих полулюдей на севере. В далеком детстве матушка рассказывала ему сказку, которая была на самом деле сердцем легенды, переделкой истинной истории.

Однажды, говорилось там, в страшную ночь Передела к одному племени пришел юный бог, не назвавший своего имени, и предложил сделать так, чтобы не умирали от голода дети, не уходили добровольно в зимнюю стужу еще живые старики. Предложил им стать лучшими среди всех охотников, обрести нюх, ловкость и быстроту зверя. А когда люди спросили, в обмен на что он даст им это, бог лишь засмеялся и сказал: плата так мала, что, отдав ее, они даже не поймут этого. И они действительно не поняли. Ни они, ни их дети, ни дети их детей…

Так рассказывала его матушка, дочь жрицы и внучка жрицы. А когда сын спрашивал, что именно они, эти люди, принявшие дар бога, потеряли, смеялась и говорила — «спроси у них, если встретишь, что нужно потерять, чтобы стать полулюдьми, потому что я этого не знаю».

Жаль только, она никогда не упоминала, кем становятся те, кто принимает дар темной магии, и что при этом теряют. Душу?

Арон слушал молча, не вмешиваясь в разговор полукровки и оборотней, лишь иногда скользил взглядом по незнакомым лицам.

Слушал про жизнь столицы, про ту ее часть, которая известна тайным службам императора, и про ту, о которой они не должны подозревать. Про нелюдей, скрывающихся под человеческими масками, про полулюдей и про обычных смертных. Про надменных эльфов, про Народ Песков, впервые со времен Первого Императора приславших посольство в Эверград.

Просто слушал, слишком опустошенный внутри, чтобы испытывать какие-то эмоции.

Крупица за крупицей, возвращалась магия. Крупица за крупицей — вспышки огня, власть над водой, землей, воздухом. И тьма. Нет, не так: Тьма. Обладание ею было самим сладким, самым желанным; и Тонгил метался на широком ложе, пойманный между сном и явью, не в силах вырваться, уже не желая вырваться. Сперва — лишь способ выжить, нежеланный дар, теперь…

А потом сон победил, принеся на крыльях обрывок не то сказки, не то воспоминания:

Глаза чужака залиты чернотой, словно дегтем, по самые ресницы. Ни радужной оболочки, ни зрачка, — там, откуда он явился, в них нет нужды.

— Радуйся, маг, — голос чужака гулко катится по пустынному прибрежному гроту, по затерянному храму сгинувшего морского божества, с некоторых пор принадлежащему божеству новому. — Радуйся!

Маг молча кивает, принимая древнее приветствие, которое теперь сохранилось лишь в самых затерянных углах мира, но не отвечая тем же. Радость — он не желает никому делить с ним это чувство. Не желает, а потому молчит: ведь здесь все слова имеют силу, имеют власть над реальностью.

Черноглазый кланяется в пустоту грота, и делает шаг в сторону, растворившись в тенях.

Маг скользит взглядом по остаткам таящего эррэ вестника — не рожденного, созданного — по игрушке бога — и отворачивается. Однажды он тоже сможет создавать собственные игрушки — также походя ломать их — и воссоздавать вновь. Из пепла, из воды, из тьмы.

Однажды.

А пока он должен предстать перед богом, которому обещал служение, посмотреть в его вечно изменчивый лик, взять глоток его мудрости и горсть его страха.

Стены грота раздвигаются, растут, узкая щель неба становится еще меньше, отодвигается, исчезает. Меркнет и так неяркий солнечный свет, возвращая власть тьме.

Маг улыбается — тьма его сестра, самая верная возлюбленная, самый драгоценный дар. Магу повезло с богом — бог тоже любит тьму…

Тьма продолжала смотреть на него, даже когда он проснулся; тянулась к нему, в самую глубь души, шептала — «вот она я, здесь, рядом, только протяни руку», — а потом ускользала, прячась в тенях. И даже солнце, яркое летнее солнце, не могло ее прогнать. Или не хотело. Они, казалось, были заодно: яд солнечной гидры в его крови и сладкая ложь Тьмы — в ней же. А сила возвращалась, все быстрее и быстрее.

— Ты чего это с утра такой мрачный? — удивился Мэль, сияющий довольством жизнью. — Вроде не случилось ничего, нет?

— Не случилось, — ответил Арон, мысленно добавив, — «Кроме того, что я теряю себя, совсем ничего».

— Ну и отлично, — полуэльф выложил перед магом несколько бумаг, среди которых проглядывали края простых серых конвертов. — Вот, частью отчеты, частью письма, доставили сегодня.

Арон молча кивнул, глядя на бумаги, но не испытывая сильного желания их читать.

— Мне интересно, — без всякого перехода продолжил Мэль. — Эти сихха из императорского дворца. Как ты, оставшись с пустым эррэ, с ними справился?

— Не знаю. — Тонгил пожал плечами.

— То есть, не хочешь говорить, — сделал свой вывод полукровка, не обидевшись. — Впрочем, у тебя в запасе всегда имелись разные трюки. Но справиться с сихха — это действительно нечто, можешь гордиться.

— Я горжусь, — без всякого чувства согласился северянин.

— А куда ты их дел? — продолжил допрос Мэль, не стесняясь отсутствием у мага желания отвечать.

Арон промолчал.

— Я это к тому, что император опять прислал гонца, — пояснил полукровка.

— Скажи, что я все еще раздумываю над условием, и отошли. И сам, будь добр, исчезни.

— А ты действительно способен их вернуть? — Мэль избирательно не услышал последней фразы мага.

— Не знаю, — Арон красноречиво посмотрел на управляющего. Указал глазами на дверь. Вновь перевел взгляд на полукровку, и несколько секунд они играли в гляделки. Затем Мэлю надоело:

— Скучный ты сегодня, — сказал он со вздохом. — Ладно, сиди один, твое магичество.

* * *

Это был волшебный день, сияющий, солнечный, благословленный богами. День, когда хочется жить и любить, радоваться просто тому, что ты есть на свете.

Мэль оглянулся на открытое окно хозяйских покоев и покачал головой: с Тонгилом происходило что-то нехорошее, никак не подходящее этому летнему дню. Вообще никак и ничему не подходящее.

Маг начал меняться после своей потери памяти, но кровь солнечной гидры в нем что-то сломала. А может, не кровь, а временное лишение силы. А может, и не оно даже, а что-то третье. Слишком скрытным был Тонгил, слишком хорошо умел прятаться за масками холодности и безразличия. Наверное, только один Мэа-таэль и знал, какой кипящий котел скрывается за внешним равнодушием темного. Как, например, этой весной, когда девчонка ар-Кормов всерьез сумела его задеть. Какое у него было лицо перед тем, как запереться в подземелье и начать творить волшбу.