— Мы с миссис Лит — старинные друзья. И вполне естественно, что мадам де Шантель пожелала обратиться ко мне.

Она уронила экранчик на стол и, встав, обернулась к Дарроу той же маской гнева и презрения, которая смотрела на него в Париже, когда он признался, что не отправил ее письмо. Она отошла на шаг или два, потом вернулась:

— Могу я спросить, что мадам де Шантель сказала тебе?

— Она ясно дала понять, что не поддержит брак.

— И с какой же целью она дала это понять тебе?

Дарроу медлил в нерешительности.

— Думаю, она рассчитывала…

— Что может убедить тебя настроить миссис Лит против меня?

Он молчал, и она требовательно переспросила:

— Так?

— Так.

— Но если ты не станешь… если сдержишь обещание…

— Обещание?

— Не говорить ничего… абсолютно ничего… — Глаза ее яростно вспыхнули.

Низость этой сцены стала ему вдруг невыносима.

— Конечно, я ничего не скажу… ты это знаешь… — Он наклонился к ней и взял ее за руки. — Ты знаешь, ни за что на свете…

Она отступила от него и, всхлипнув, закрыла лицо ладонями. Затем снова опустилась на стул, вытянула руки на столике и уткнулась в них лицом. Он сидел неподвижно, охваченный раскаянием. После долгой паузы, во время которой он мучительно отсчитывал секунды ее тяжелого дыхания, она подняла к нему омытое слезами ясное лицо.

— Не воображай, будто я не знаю, что ты должен был думать обо мне!

Ее плач погрузил его на дно самоуничижения. Хотелось сказать: «Бедная моя девочка, к своему стыду, я вообще не думал о тебе!» Но он мог только бесполезно повторять:

— Я сделаю все, что могу, чтобы помочь тебе.

Она молча сидела, барабаня пальцами по столику. Он видел, что она уже не так его опасается, и от понимания этого чувство стыда стало еще острее, словно он впервые обнаружил, как мало заслуживает ее доверия. Неожиданно она заговорила:

— Значит, ты думаешь, я не вправе выходить за него?

— Не вправе? Боже избави! Я лишь имел в виду…

— Что ты предпочел бы, чтобы я не выходила замуж ни за кого из твоих друзей, — осторожно высказалась она, и это прозвучало не как вопрос, но как беспристрастная констатация факта.

Теперь Дарроу в свою очередь встал и с беспомощным видом отошел к окну. Постоял, глядя сквозь бесцветное окошко на тусклые коричневые дали, затем вернулся к столику.

— Я скажу тебе, что именно я имел в виду. Ты будешь несчастна, если выйдешь за человека, которого не любишь.

Он знал, что рискует быть неправильно понятым, но, по прикидкам, шансы на успех и на крах были равны. Если определенные признаки означают то, что он думает, он сможет — как цена ни высока, о чем он не переставал думать, — расплатиться прошлым за свое будущее.

При этих словах девушка удивленно подняла голову. Ее глаза медленно повернулись к нему и вопросительно остановились на его лице. Мгновение он выдерживал ее взгляд, потом опустил глаза и застыл в ожидании.

Наконец она проговорила:

— Ты ошибаешься… безусловно ошибаешься.

Он помедлил, прежде чем переспросить:

— Ошибаюсь?..

— Думая то, что думаешь. Я счастлива так, будто заслужила счастье! — неожиданно заявила она со смехом.

Она встала и направилась к двери.

— Теперь ты доволен? — спросила она с порога, повернув к нему оживленное лицо.

В открытую дверь донесся с подъездной дорожки звук Оуэнового автомобиля. Тот же клаксон, что прервал их первый разговор; и сейчас они снова инстинктивно отпрянули друг от друга. Не говоря ни слова, Дарроу вернулся внутрь, а Софи Вайнер спустилась по ступенькам и в одиночестве зашагала к дому.

За ланчем присутствие хирурга и отсутствие мадам де Шантель, сославшейся на головную боль, сместили фокус разговора с главной темы; и у Дарроу под прикрытием неизбежно общего характера беседы было время надеть маску бесстрастности и понять, что остальные заняты тем же самым. Он впервые после того, как узнал о помолвке юного Лита и Софи Вайнер, видел их вместе; но обнаружил в них не больше страсти, нежели приличествовало случаю. Было очевидно, что Оуэн совершенно очарован девушкой и даже от мимолетного ее взгляда его охватывало безграничное блаженство, но ее сдержанность находила оправдание в молчаливо признаваемом факте недовольства мадам де Шантель. Факт этот также заметно угнетал Анну, вынуждая ее вести себя с Софи если не менее любезно, то чуточку скованней, чем если бы окончательное понимание было достигнуто. Так Дарроу истолковал напряжение, ощущаемое за оживленным обменом банальностями, в котором принимал усердное участие. Однако он все острей сознавал неспособность оценить моральную атмосферу вокруг себя — подобно человеку, который, сам пылая жаром, пытается определить температуру у другого, трогая его лоб.

После ланча Анна, которой предстояло отвезти хирурга домой на автомобиле, предложила Дарроу поехать с ними. Эффи тоже составит им компанию, и Дарроу заключил, что Анна хочет дать пасынку возможность остаться наедине с невестой. На обратном пути, когда они высадили хирурга у дверей его дома, ребенок сел между матерью и Дарроу, и это удержало их от разговора на личную тему. Дарроу знал, что миссис Лит еще не рассказала Эффи о том, кем ему предстояло стать для нее. Преждевременное разглашение Оуэном его намерения отодвинуло их собственные планы на второе место, и с обоюдного согласия они продолжали при ребенке оставаться просто близкими друзьями.

После ланча небо прояснилось, и, чтобы продлить прогулку, они возвращались другой дорогой, мимо увитых плющом руин, среди которых намечалось устроить пикник. Этот кружной путь привел их к воротам парка незадолго до заката, и Анна пожелала остановиться у сторожки, чтобы справиться о самочувствии пострадавшей девочки. Дарроу оставил ее там вместе с Эффи и один пошел к дому. Ему показалось, что ее слегка удивило его нежелание дожидаться их; но какое-то внутреннее беспокойство требовало выхода настойчивой жаждой физического движения. Хотелось бы нашагаться до одури — часами идти, преодолевая натиск сырого ветра, в исцеляющей темноте, затем возвратиться, шатаясь от усталости, и тут же завалиться спать. Но у него не было предлога для подобного бегства, и он боялся, что сейчас его продолжительное отсутствие покажется Анне странным.

Когда он подходил к дому, настроение его мгновенно переменилось от мысли о ее близости. Как если бы ее яркий образ развеял все его сомнения, будто утренний туман. В этот момент, где бы она ни находилась, он знал, что укрыт в надежном убежище ее мыслей, и это знание превращало всякий другой факт в ничто, в тень. Он и она любили друг друга, их любовь разворачивалась над ними сводом, бескрайним, как день: во всем его солнечном пространстве не было щели, в которой притаился бы страх. Через несколько минут Дарроу будет рядом с ней и, заглянув в ее глаза, обретет спокойствие. И тут же, пока не пришло время обеда, она предложит провести часок наедине в ее гостиной, где он будет сидеть у камина и смотреть на ее спокойные движения, смотреть, как синеватый отблеск на ее волосах сменится багряным, когда она склонится над огнем.