спокойствия охватило меня! Я никогда так хорошо себя не чувствовал! Отрубленные руки и ноги саама я выложил на тропинке в болотах наподобие шпал, которые это тупое создание так и не смогло уложить, а изрубленное тело и голову утопил в трясине.

Он поставил стакан на стол, и Муромцев отметил, что рука его больше не дрожала, наоборот, Якобсон казался бодрым и собранным, глаза его горели.

– Через какое-то время, – продолжил инженер, – я понял, что пропавшего саама никто не ищет, ведь Ерохин провалил учет, и в списках личного состава был полный бардак. Мне ужасно хотелось испытать это прекрасное ощущение власти, всемогущества! Я не смог противиться этому желанию, да и не хотел, поэтому вскоре взял уже двух карелов с собой в лес. Сказал, что идем на разведку. Эти тупые животные так ничего и не поняли! Я отошел с ними подальше в лес и зарубил обоих, как у вас говорят – с чувством, с толком, с расстановкой. В моей костяной дороге прибавилось еще восемь новых шпал.

Якобсон стал ходить из угла в угол по полутемному кабинету, было видно, что он давно хотел кому-нибудь рассказать об этом. Чернильница опустела, Муромцев бросил перо на стопу исписанных страниц и устало откинулся на скрипучем стуле.

– Я почувствовал – то, что я делал, не просто месть этим мерзким получеловекам! – продолжил свою исповедь Якобсон. – Это месть за всю ту несправедливость, что случилась со мной и моей семьей! И этой местью я восстанавливал торжество справедливости, само мироздание даже! Но как я ни старался уменьшить поголовье этого скота, отравлявшего нашу жизнь, его не становилось меньше. Они прибывали без конца, позарившись на еду и жалованье, и никто не замечал их исчезновения. Моя дорога продолжала расти, увы, только среди болот, ибо рускеальская дорога под управлением бестолкового Ерохина строилась только на бумагах. Но однажды карелы перестали прибывать на строительство. Кончились, наверное. В общем, вместо них стали присылать русских рабочих. Я был в тупике. И тогда мне пришла другая идея – мало изничтожать тварей, надо извести самого их вожака, Ерохина! Его нельзя было просто расшпалить, как карелов, уж больно он заметная фигура. Требовалось замкнуть цепочку, если я не хочу прозябать в этих болотах до скончания века! И я решил споить его, для чего стал покупать на свое жалованье местную брагу. Ставил ее ведрами, каждый день, в надежде, что тот помрет от белой горячки! Но его ничего не брало, даже здороветь стал, сатан окса! Тогда я захотел его отравить и пошел к старому знакомому войту за снадобьем, однако он предложил более хитрый и интересный план – не убийство, а полное безумие. Этот знахарь дал Ерохину травок якобы от пьянства, но на самом деле они давали полный контроль над его сознанием! И когда он впадал в забытье, я ему говорил, что это он убивал людей в лесу. – Якобсон устало вздохнул и присел на скамью. – Дальше дело оставалось за малым – я как бы невзначай сказал одному местному охотнику о странных огоньках в лесу. Тот решил проверить и наткнулся на мою костяную дорогу. На Ерохина не сразу вышли, потому что вы так и не догадались, что означали эти шпалы, ведь кости, пролежав целую зиму, сгнили, а часть их растащили звери. Моя идеальная дорога превратилась в обычную тропинку с костями. Когда же Ерохина упрятали в лечебницу для умалишенных, я, разумеется, занял его место и наконец закончил железную дорогу. Меня с повышением перевели в Петрозаводск, а затем и сюда, под Казань…

– Скажите, Густав Иванович, а вам эти убитые саамы с карелами не снились? – спросил Муромцев.

– Нет, конечно! С чего? Только отец иногда снился. И говорил, что меня обязательно найдут…

Глава 21

Ранним утром Муромцев, стоя у окна в кабинете отдела полиции, наблюдал, как закованного в кандалы Якобсона ведут к черному жандармскому экипажу, чтобы отправить в Петербург. Густав Иванович шел медленно, цепи на руках и ногах глухо звенели. Перед открытой дверью экипажа он вдруг обернулся и посмотрел на Романа Мирославовича. Сыщик вздрогнул, но взгляд не отвел. Якобсон усмехнулся и полез внутрь.

В кабинет вошел дежурный пристав и передал Муромцеву кусок только что полученной телеграфной ленты: столичное начальство хвалило следователя и поздравляло с раскрытием сложного дела. Муромцев поблагодарил пристава, скомкал телеграмму и бросил в хрустальную пепельницу с окурками.

– Господин фельдфебель, – обратился он к полицейскому, все еще стоявшему в дверях, – прикажите подать экипаж, мне надо срочно в Казань.

– Слушаюсь, господин следователь, будет сделано, – по-военному козырнул дежурный и, топая сапогами по деревянному полу, выбежал в коридор.

– Эй, кто там есть? – послышался его голос уже на улице. – Урусов! Подавай карету господину следователю! В Казань повезешь!

В полдень полицейский экипаж остановился у знакомых чугунных ворот психиатрической лечебницы. Муромцев направился прямиком в кабинет к Штебе. К его удивлению, врач уже получил предписание из Петербурга, в котором сообщалось об открытии новых фактов в деле Ерохина и о его невиновности.

– Дорогой Роман Мирославович, – улыбнулся Штебе, – рад, очень рад вас видеть! Я чувствовал, что вы не просто так у нас объявились! Несчастный Ерохин, что ему довелось испытать!

– Здравствуйте, Иван Арнольдович, – Муромцев пожал ему руку, – позовите Ерохина, мне надо ему пару слов сказать.

– Конечно, сию минуту!

Доктор нажал на кнопку, и надзиратель Кетов появился так быстро, словно ждал за дверью.

– Ерохина приведи, да поскорее! – приказал ему Штебе.

Кетов ушел, а Муромцев устало сел на кушетку и принялся тереть лоб рукой.

– Голубчик, вас что-то беспокоит? – участливо спросил доктор.

– Да… то есть нет. Все в порядке, я просто устал очень.

– Разрешите, я вас осмотрю?

– Что? А, нет, это ни к чему.

– Ну, как угодно-с, – развел руками Штебе.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Ерохин. Он был взволнован, а увидев Муромцева, остановился как вкопанный и замер.

– Господин Ерохин, – обратился к нему сыщик, – я прибыл сюда лишь на минутку, чтобы лично сообщить вам о вашей невиновности. Мы нашли настоящего преступника, им оказался ваш бывший помощник Якобсон.

Ерохин слушал молча, лишь губы его беззвучно шевелились, видимо, он читал молитву.

– Вас переведут в обычную лечебницу, где, я надеюсь, вы окончательно поправитесь. Вы понимаете меня?

– Так что же это, – отозвался бывший инженер, – я никого не убивал, выходит? А зачем переводят? Здесь мне хорошо.

– Я хочу лишь сказать, что вы никого не убивали! – ответил Муромцев. – Это были не вы!

– Да? Ну что ж. И на том спасибо, – растерянно ответил Ерохин и принялся рассматривать стены, словно потерял интерес