же уже закончить игру и не мучить ее этим-ей больше, качнувшись на стуле еще параллельно назад и зависнув таким образом на двух задних его ножках из четырех над полом с подогнутыми под него же уже своими ногами в утепленных черных лосинах, заправленных в махровые фиолетовые носки и со сложенными же ладонями под опущенными на них рукавами белого свитера с голубым лишь большим и высоким горлом, средними снежинками и маленькими оленями в молящем же жесте на груди. Про себя же еще одновременно и знатно же расстроившись, что смыла всю косметику с лица не прошло и получаса с гостевания, оставшись лишь со светло-бежевым лаком на своих же квадратных ногтях, ведь, и если бы нет и при ином же исходе в этом же самом обстоятельстве, она бы могла, если и не ярким лицом, совсем не ярким, а и тем же все нюдовым, но зато и с удлиненными черной тушью ресницами, делающими еще те глазки, как у олененка Бэмби или Кота из «Шрэка», выпросить хоть какой-то, пусть и совсем же мало-мальской, но и пощады, превратившись же еще где-то между и в панду ко всему, просто излишне расчувствовавшись на людях, а и не представляя где-то и внутри же себя, как сжигает всю эту адскую не богадельню и от того же лишь так, а не иначе вспотев. Но и тут же простила себя за эту досадную переоплошность и недослабость, ведь и что-то ей еще не только подсказывало, а и во всю силу же уже кричало, что и что так, что этак — исход бы был один, как и итог: она бы добилась того же самого, что и сейчас же, а и именно — издевательски изогнутых светлых бровей над хитро прищуренными светло-синими глазами, злорадной ухмылкой и скрещенными же на груди руками напротив. А ведь и вполне могла бы еще и докрутить, прямо-таки и выкрутив его самого и всего до смеха, а там и гогота с ржачем, так что в целом — еще ведь и неплохо-то отделалась, малой кровью, да и в разрезе же все только своего-ее очередного проигрыша ему же и, как лишь бонус, внешнего вида не на улице, а внутри вполне отапливаемой комнаты и квартиры: уж если и не закрытыми трубами, то и открытым камином точно!

А штука, и прежде всего для него, была в чем? Пусть за окнами и была зима, и в самом же ее что ни на есть расцвете, если уж и не наступлении в середине-то января, ему было куда комфортнее в нем и тут же не быть в легкой темно-зеленой рубашке, не застегнутой до конца сверху и закатанной же до локтей в рукавах, как и белых же джинсовых шортах длиной до колен, в отличие же все и от той же самой мерзлячки перед ним, как и он сам же про себя ее и нарек, что еще и серую же футболку с черной довольно-таки и иронично-символичной надписью, опять же куда более и для него же самого, «I'm limited edition» под и так теплую и вязаную шерсть надела, ну уж так она при нем потягивалась временами, ничего не поделаешь, в Никиту, видать, все же пошла, жаль только и не хоть каким-то мало-мальским интересом к чему и кому бы то ни было новому, но и зато же еще ни разу пока не с- и убежала на кухню попить или в туалет умыться, чтобы же и не только оттянуть время и вытянуть параллельно из этого же самого времени по максимуму, но и не возвращаться раньше и не играть же дальше, так что, да, ограничена и ведь не поспоришь: как минимум с ним и сейчас, а и как максимум вообще — умна же не по годам, по всем же лавкам и палатам сразу и это ж если еще не говорить об окнах и балконах, чьи створки и двери повсюду были закрыты, а и тот же самый камин ни на миг не потухал, а она все равно продолжала мерзнуть, так же еще несмотря и на стабильное, стационарное и даже уже ведь почти стандартное отопление и свой-ее же личный весьма неплохой и уже теплообмен, внутреннего с внешним и внешнего же с внутренним, пусть и пока еще при довольно плохой регулировке и самой же регенерации.

А вот что и ему же уже стоило после «шах» сказать ей «мат» сразу и разойтись полюбовно и тут же не по любви? Ничего ведь! Ничего. Но и как же уже она сама и про себя же все думала. А не он. А уж и ему-то — стоило! Стоило и очень много. Как и многого же. И не только, не столько же и именно не сказать, сколько и потянуть же этот, тот самый момент и все между ними двоими. Да и если же еще учесть, что перед этим они еще как минимум же час, не то и два, а там и все три, влюбленные же и счастливые часов не замечают, собственно, как и не, сидели в этой же самой гостиной, напротив все друг друга же, на этих же самых стульях и за этим же самым столом, нависая же не хуже грозовой тучи и облака над вполне же себе уже и треклятой как для нее и старой доброй как для него же соответственно темно-коричневой деревянной доской с темно-бежевой же разлиновкой и черными печатными римскими цифрами и латинскими заглавными буквами по верху и низу черного контура этой же самой таблицы под черно-белыми же фигурами в цвет и стороны, неплохо же еще и ко всему подойдя и под вид соперничавших на момент первых. И нетрудно же было догадаться — какой цвет и кому принадлежал уже, правда? А и особенно — чьих осталось с гулькин нос, а чьих и было практически по всей же поверхности доски. Но и стоило же при этом еще сказать, что ее колонна из белых фигур знатно оттеняла и без того же уже белую и бледную кожу его, выстроившись по правую же сторону от него и самой доски ровно-педантичным рядом.

И, как прокляв же саму доску с фигурами, что, конечно же, были ни в чем и ни в ком не виноваты, да и никак не свойственно же это еще ангелу, хоть и половинчатому и пусть даже и с превалирующей этой самой стороной, но и раз