На мгновение воцарилось молчание, которое нарушало только громкое сопение Клешнявого и треск пламени в очаге, а потом один из мужчин вдруг шагнул вперед и проговорил хрипло:

– Госпожа… Госпожа Жанна… Вправду живая…

– Это еще что за представление? – Я попятилась, когда он упал на колени и попытался поцеловать мне руку.

– Не узнаешь? – спросил Рыжий, подняв его на ноги. – Ну, присмотрись!

Я всмотрелась в худого бородатого, немолодого уже и вдруг, словно громко треснувшее в огне полено пробудило мою память, воскликнула:

– Ты тот самый егерь! Прости, я не помню твоего имени…

– Деррик я, госпожа… где же тебе упомнить… – У него жалко дрожали губы, и это выглядело так странно у взрослого мужчины! – Ох… прости, госпожа, не уберег…

– Это не твоя вина, – сказала я, вспомнив его голос.

Верно, Деррик вместе с Саннежи пытался остановить меня, когда я сунулась к якобы мертвому волку – отсечь пышный зимний хвост, свой законный трофей. Я хотела подарить его Саннежи, чтобы носил на шапке и не зазнавался…

– Где ж не моя… не устерег ведь. – Деррик неуклюже утер глаза рукавом. – Его величество, земля ему пухом, пощадил, не убил на месте… Князь, светлого ему неба, собой меня заслонил, сказал, я слишком далеко был, всяко бы не поспел…

– Ты не виноват, – повторила я. – Скажи лучше, где ты был все эти годы?

– Да жил сам по себе, госпожа. Руки при мне, дичи настрелять могу, на хлеб-соль ее обменять тоже, – ответил он пасмурно. – Да только теперь не то что оленя, куропатку подстрелить не моги, вмиг вздернут!

– А это Медда, – перебил его Рыжий, подтолкнув вперед рослую крепкую женщину. – Ее ты уж точно не вспомнишь, хозяйка.

– Да где уж там, – густым сочным голосом произнесла она. – Когда мы с госпожой повстречались, я втрое меньше была, а она – вполовину. Я дочка мельника с Косого ручья.

Я всмотрелась в круглое румяное лицо, встретилась взглядом с темными, похожими на сливы глазами и вдруг вспомнила эту вот косенькую неуверенную улыбку: верхняя губа у Медды забавно поддергивалась, как у щенка, обнажая кривоватые передние зубы, а вид при этом делался таким растерянным, словно она вообще не умела улыбаться и удивлялась, как это у нее вышло.

– Отчего же, помню, – сказала я. – Поправь, если ошибусь. У твоего отца было три сына и ты – единственная дочь. Когда он умер, они взялись делить наследство, и по всему вышло, что тебе придется или оставаться приживалкой у кого-то из братьев, или идти замуж за того, кого укажут, или просто – на все четыре стороны, если отпустят, конечно. Так было дело?

– Точно так, госпожа, – серьезно кивнула Медда. – А тут рядом королевская охота случилась. Я из сарая, где меня закрыли, удрала да и кинулась в ноги… Под копыта то есть. Думала, пусть лучше затопчут или еще как прибьют, только бы сразу… На кой такая жизнь?

Я прикрыла глаза вспоминая: да, был погожий летний денек, отец взял меня на охоту, и я радостно вскочила на Тви… Саннежи тогда с нами не было. Или был? Не помню… Я так привыкла к тому, что он всегда рядом, что теперь не могла сказать точно, в какую минуту его не оказывалось поблизости!

Так вот, для настоящей охоты еще не пришло время, и мы просто пронеслись по лесу, вспугивая дичь. Егеря отмечали лежки и новые тропы, а я просто наслаждалась прогулкой. Мы решили остановиться ненадолго у ручья, чтобы освежиться и полюбоваться мельницей: мне всегда нравилось наблюдать, как громадное колесо черпает воду, а где-то внутри сооружения скрипят жернова, и я как раз намеревалась попросить отца пустить меня посмотреть, как все это устроено. Однако не успели мы добраться до воды, как вдруг из прибрежных кустов прямо под копыта наших лошадей бросилась растрепанная, почти голая девчонка и взмолилась о королевской милости…

Я помню, она была вся в синяках: старший братец учил строптивицу уму-разуму, на лице запеклась кровь: средний оттаскал за волосы так, что выдрал порядочный клок на виске, а одежду младший отобрал, чтобы не сбежала из сарая, где дерзкой девчонке было велено сидеть на соломе.

Но Медда все равно удрала, завернувшись в какую-то старую рогожу, потому что смириться не желала.

– Ну, что станешь делать? – спросил отец, когда мы худо-бедно разобрались, что тут происходит.

Первым моим порывом было спалить мельницу, а Медду забрать с собой, но я сдержалась. Мне было лет одиннадцать или около того, но я давно успела усвоить, что спешка хороша только при ловле блох, поэтому я потребовала позвать старосту деревни и всех, кто может рассказать что-нибудь о мельнике и его семействе.

Народу пришло много: не всякий день король устраивает суд прямо на лужайке у ручья! Всем хотелось посмотреть и послушать, а если повезет, то и высказаться…

Наговорили много, противоречили друг другу, но в одном соглашались: старый мельник дочку любил, замуж неволей отдавать не собирался, а имущество хотел поделить поровну, чтобы и сыновья ни в чем не знали отказа, и Медда приданое получила и могла выйти за кого пожелает. Кроме мельницы, у него имелся еще недурной надел земли, да и денег он скопить успел, на всех бы хватило! Да только вот сыновья рассудили по-своему…

– И что решишь? – спросил отец, когда сплетни иссякли.

– Будет так, – ответила я, подумав. – Старший сын горазд драться – все видели, как он отделал сестру. Пускай отправляется служить на границу, там из него сделают хорошего солдата! Средний крепко хватает да сильно тянет – ему дорога в рыбачью артель, сети ставить и выбирать. Младший мастак догола раздевать… в стригали его!

– А мельница? – спросил отец, хмыкнув.

– А с мельницей Медда сама управится, – твердо ответила я. – Раз деньги есть, наймет работника. А в этом хозяйстве она, поди, разбирается, не пропадет… Сумеешь? – спросила я онемевшую девушку.

– Да я же всегда… я же батюшке помогала… я… – пробормотала она.

– Значит, мельница твоя, – кивнул отец. – А этих определите куда моя дочь приказала. В солдаты, в рыбаки и в пастухи-стригали. Староста! Я проверю, как тут идут дела, и если узнаю, что девушку кто-то обидел…

– В жизни такому не бывать, господин! – заверил тот, вжав голову в плечи. – Батюшка ейный был справный мельник, вся округа к нему зерно возила… Ежели что, мы подмогнем, неужто не найдется работника… А склок нам тут вовсе не нужно, благодарим покорно, что рассудили честь по чести, пока эти трое мельницу не сожгли да друг друга не поубивали,