Он передал Криксу мех:

— Ты заполнишь чан вот до этой красной черты.

Наклонившись над бассейном, Крикс опустил в него мех. Тягучий ком тошноты вызвал отрыжку. Крикс стиснул зубы и, отвернув лицо, держа мех на вытянутых руках, понес его под навес.

Ему казалось, что Лентул Бастиас мстит ему за участие в восстании гладиаторов, за позор консулов Варния, Геллия, Корнелия, проконсула Лонгина, претора Манлия, разбитых восставшими рабами и гладиаторами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Да, вначале их было семьдесят человек галлов, германцев, кельтов, предводительствуемых великим фракийцем. Семьдесят человек различных племен, разных наречий, цвета волос, глаз, ушедших под склоны Везувия. Но их крепче уз крови связала ненависть к Риму, их объединила тоска по далекой родине — одних по мрачному шуму морского прибоя у кельтских скал, других по тени высоких германских лесов, третьих по жаркому солнцу и синему небу пустынной Фракии.

Их стало семь десятков тысяч, и вся южная Италия два года знала только одно имя — имя Спартака, пойманного когда-то дезертира римского войска, разбойника, гладиатора из школы Лентула Бастиаса.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Крикс облился зловонной жидкостью; споткнувшись, он упал, и моча залила ему лицо и грудь. Сознание его мутилось. Ему казалось, что вся вселенная радуется его позору. И, может быть, он бы еще больше ужаснулся, когда бы понял, что никто не смотрит на него и не думает о нем: никому не было дела до человека с перекошенным лицом, носившего свою зловонную ношу от бассейна к большому просмоленному чану: ни людям, ни богам.

Ночью Кассий и Крикс сидели на камнях большой стены, окружавшей казарму. Было совершенно темно. По дороге двигались войска. В темноте раздавался звон металла, глухой стук кожаных щитов, там, где проходила голова когорты, шли люди, освещавшие дорогу факелами. В их тревожном дымном пламени на мгновенье вырисовывались фигуры идущих в передних рядах воинов. Красножелтые языки пламени освещали медные шлемы.

Они шли быстро, почти бежали, точно это были воины побежденной армии, а не победоносные легионы Красса, разбившие Спартака.

Кассий и Крикс негромко говорили меж собой.

— Солдаты молчат, — сказал Кассий. — Их не радует победа.

— Их не радует победа, — ответил ему Крикс, — они злы на Красса. Чтобы заставить их выступить против Спартака, он выбрал несколько сот солдат, собрал своих шесть легионов и на глазах у них казнил тех, на кого пал жребий. «Так я казню невинных», сказал он, «пусть каждый подумает, что ждет его, если он откажется выступить против Спартака».

— Где Спартак? — спросил Кассий.

— Он убит, — ответил Крикс.

Они долго молчали, каждый думал свои мысли.

— Слушай, — вдруг сказал Крикс, — три года тысячи людей сражались, почему ты не пошел с ними? Неужели носить меха гнилой мочи — это единственное, что ты просил у судьбы?

Кассий молчал.

— Я уйду отсюда, — сказал Крикс, — я уйду сегодня ночью.

Он посмотрел на дорогу.

— Ты пойдешь со мной? — спросил он Кассия.

Тот отрицательно покачал головой.

— Пойдешь? насмешливо переспросил Крикс.

— Нет, — ответил Кассий.

— Безумец, — сказал Крикс, — лучше быть гладиатором бастиари и голыми руками бороться с дикими зверями, чем пресмыкаться в этом зловонии.

Они снова сидели молча. Прошло немало времени, пока Крикс нарушил молчание.

— Прощай, Кассий, — сказал он, — я ухожу.

Голос его чуть дрогнул.

— Ты сделал мне добро, Кассий, ты, видевший счастья меньше, чем я, не видевший вовсе счастья.

Крикс спрыгнул со стены, некоторое время слышался шорох раздвигаемого им кустарника. Казалось, что это шуршит ночь, ломаемая идущим по ней человеком. Через несколько мгновений шум умолк и лишь издали доносился гул идущих к Риму легионов.

Кассий остался сидеть один.

Он смотрел в мрак, окружавший его, и чернобородое лицо его казалось темным пятном на фоне ночи.

«Шесть тысяч гладиаторов распяты легионами претора Красса, — думал он, — шесть тысяч крестов стоят вдоль дороги от Капули до Рима».

Много мыслей пронеслось в его, наклоненной к земле, голове.

Медленно пошел он в сторону своего темного обиталища.

Чей-то голос окликнул его у дверей.

— Это ты, Молчаливый?

Кассий отозвался.

— Где ты был? Тебя ищут повсюду. Надсмотрщик заболел. Он призывает тебя, спеши, ему очень плохо.

В это время к ним подбежал воин.

— Спеши, Молчаливый! — закричал он. — Марий зовет тебя.

Они вошли в дом. Плачущие женщины окружали ложе, освещенное масляными светильниками.

Кассий остановился в дверях. Воин, взглянув на ложе, сказал:

— Мы слишком медленно шли — смерть пришла раньше нас.

Лица Мария не было видно: его заслоняла вздрагивающая спина плачущей старухи. Видны были большие пухлые руки его. Они почти до локтей были окрашены в бурокоричневый цвет. Марий окрашивал в пурпур новую тогу Лентула Бастиаса. Теперь руки лежали неподвижно вдоль тела.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром Кассий стал хозяином красильни.

Молчаливый человек, тихо без улыбки отдающий приказания и равнодушно глядящий в лица своих вчерашних товарищей, точно видя их в первый раз, внушал страх. И когда у плеча рабочего появлялось чернобородое лицо, склоненный вперед и вниз лоб Кассия, тот невольно вздрагивал и начинал беспокойно озираться по сторонам.

Распределив работу и проверив, как выполняются его приказания, Кассий ушел в здание, где красился пурпур. Там находилась небольшая светлая комната, служившая Марию чем-то вроде лаборатории.

После его ухода рабочие стали негромко переговариваться между собой.

Худой человек, вываривавший сок из зеленой кожуры греческих орехов, сказал:

— На галерах самыми злыми были надсмотрщики, назначенные из каторжан. Шесть лет я плавал по морю и видел немало надсмотрщиков.

Другой, уже совсем седой старик, давивший деревянным молотом сочные корни лупина, ответил:

— Да, ты прав. В школах гладиаторов наиболее жестокими учителями были рудиарии.

А третий — подвижный человек с перебитым носом — сипло произнес:

— Не вините Молчаливого. Каждый на его месте поступит так же.

А Кассий в это время рассматривал окрашенные ткани, и при взгляде на его лицо не поверилось бы, что это он — мрачный, одним своим видом внушающий страх, Кассий. Руки его нежно перебирали тонкие льняные ткани, окрашенные различными красками. Стена, увешанная выкрасками, казалось, дрожала в пестром хаосе красок.

Драконова кровь сочилась по тонким нитям пряжи, софрол расплавленной медью горел на мохнатых клочьях овечьей шерсти, кусочки драгоценного шелка были сини, как тихое море; глубокая коричневая краска, которой не знала природа, вызванная к жизни человеком, загадочно улыбалась. Изумрудная зелень была точно листва молодых деревьев. А тога, окрашенная Марием в день смерти, пылала красно-фиолетовыми языками пламени.

Кассий