— Марий, — говорил он, — плебеи любят краски. Они их любят больше, чем патриции, потому что не имеют их. Они знают, что краски — основа жизни.

Он прислушался. Кто-то сильно стучал в закрытую с внутренней стороны дверь. Кассий отпер задвижку.

Высокий воин с коротким фракийским мечом у пояса спросил его:

— Ты видно спал, я едва не выломал двери.

Кассий мельком посмотрел на него. Его внимание привлекла группа солдат и полуголый связанный человек, стоявший меж ними.

Голова его была кое-как перевязана пропитанной кровью тряпкой. Багровый след удара проходил от лба через левую щеку и заплывший, опухший глаз.

— Этот человек, — сказал воин, указывая на пленника, — пойман на римской дороге. Он говорит, что работал в красильне и будто ты послал его в Рим к Лентулу Бастиасу. Знаешь ли ты его?

Единственный глаз связанного человека покойно и серьезно глядел в глаза Кассия.

— Кто он? — медленно, точно наконец приняв решение, переспросил Кассий.

— Кто он? Его зовут Крикс. Он один из семидесяти бежавших со Спартаком.

Воин повернулся к Криксу.

— Зачем ты заставил нас идти по пыльной дороге? — добродушно сказал он. — Нам придется снова возвращаться к ждущему тебя кресту.

— Прощай, Кассий, — крикнул Крикс, — люди ошиблись, когда назвали тебя Молчаливым; теперь я знаю, отчего ты носил гнилую мочу и не пошел в горы.

Кассий молча смотрел вслед удалявшимся.

Перед вечером по дороге к Риму шел человек. Солнце освещало поля. Человек шел быстро. Он то и дело прикладывал ладонь ко лбу и, заслоняя глаза от солнца, пристально всматривался в даль. Вдруг он ускорил шаг и почти бегом начал подыматься по склону невысокого холма, по которому было раскинуто селение. Небольшая группа людей стояла вокруг креста у входа в селение.

Лицо распятого было страшно. Искаженное предсмертной мукой, оно сохранило выражение ненависти и боли. Голова запала за плоскость креста, и казалось, мертвец смотрел куда-то в море, стараясь разглядеть невидимый берег.

Его руки, с налитыми черной кровью жилами, были подобны крыльевым суставам орла, лишенным перьев.

Кассий растолкал толпу. Он вынул пурпуровую тогу и накинул ее на грудь мертвецу. Поселяне, оторопев, смотрели на Кассия. Он поднял руку и заговорил: слова с трудом, точно камни, падали одно за другим в толпу.

Пурпур принадлежит плебеям, говорил Кассий, патриции завладели этой краской.

Ей надо дать свободу, и, как Спартак хотел освободить рабов, он, Кассий, даст свободу пурпуру. И с увлечением мастера Кассий открыл поселянам великую тайну изготовления пурпура.

— Вот первый человек, достойный пурпуровой одежды, — сказал он.

Порыв влажного ветра с потемневшего моря пахнул на стоявших. Ткань, наброшенная на мертвеца, раздулась, и люди, охваченные волнением, смотрели, как она подымалась, точно собираясь унести с собой крест.

Вдруг послышались испуганные восклицания. Люди бросились бежать. Со стороны поселка приближался отряд солдат.

Они на мгновение отступили перед удивительной картиной: мертвый гладиатор, казалось, горел, охваченный красным пламенем ткани. И рядом с ним, в тени, стоял чернобородый красильщик, склонив голову немного вперед и вниз, точно буйвол, идущий по илистому берегу реки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Василий Гроссман — химик

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Услышал «Князя Игоря», каждый химик чувствует что-то вроде профессиональной гордости — ведь знаменитый композитор А. П. Бородин был его коллегой. Вряд ли кто-нибудь станет оспаривать вклад химиков в отечественную культуру — поэт Ломоносов и публицист Менделеев были известны читающей публике своего времени не меньше, чем научным кругам. Но все таки личности, равной Бородину, среди химиков вроде бы не находилось.

А между тем замечательный советский литератор Василий Гроссман, автор буквально потрясшего вею Страну романа «Жизнь и Судьба», был самым настоящим химиком. В 1923 году он поступил на химическое отделение физико-математического факультета МГУ и, окончив его, уехал работать в Донбасс.

«Я получил назначение химика в газоаналитическую лабораторию на самой глубокой и жаркой шахте Донбасса — Смолянка II, — писал Василий Семенович. — Глубина ствола Смолянки была 832 м, а продольные штреки на восточном уклоне лежали на глубине больше километра. Смолянка пользовалась плохой известностью — на ней происходили внезапные выделения рудничного газа и пыли, нечто вроде подземных цунами. При внезапных выделениях сотни тонн штыба и угольной пыли засыпали подземные выработки.

Романтика захватила меня — самая глубокая, самая опасная, самая газовая шахта в СССР. Меня покорила поэзия Донбасса — потоки лампочек, прочерчивающие пунктиром ночные степные дорожки, протяжный вой сирен среди тумана, черные терриконы, угрюмое зарево над металлургическим заводом».

В то время анализы воздуха в шахтной лаборатории делали на приборе Брокмана. Газомерщики приносили в лабораторию пробы воздуха в опрокинутых бутылках (в них возле пробки оставляли немного воды — так называемый гидравлический затвор). Гроссман брал бутылку, опускал ее в ведро с водой и с помощью резиновой груши перекачивал из нее воздух в прибор. При анализе метан сжигался в стеклянной колбе над налитой туда ртутью. Каждая вспышка метана предупреждала об опасности, подстерегавшей шахтеров.

Работая в Донбассе, Гроссман выполнил несколько научных работ. В своей автобиографии он указывает одну из них: «К вопросу о наличии и происхождении окиси углерода в каменноугольных пластах Донбасса».

Позже он работал химиком-аналитиком в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и тогда же — ассистентом кафедры неорганической химии Донецкого мединститута.

В 1933 году будущий писатель переехал в Москву и поступил на карандашную фабрику «Сакко и Ванцетти». Здесь он работал старшим химиком, заведующим лабораторией и, наконец, помощником главного инженера.

И кто знает, как бы сложилась судьба Гроссмана, если бы в апреле 1934 года в «Литературной газете» не появился его рассказ «В городе Бердичеве» (по которому через тридцать лет поставили фильм «Комиссар»). Рассказ заметил А. М. Горький, и в мае 1934 года Алексей Максимович пригласил начинающего писателя к себе на дачу в Горках под Москвой. Знаменательно, что сперва Горький расспрашивал молодого писателя о его работе химика и лишь затем они заговорили о философии, религии, науке.

«Эта встреча с Алексеем Максимовичем в большой степени повлияла на дальнейший мой жизненный путь, — вспоминал В. С. Гроссман. — Алексей Максимович посоветовал мне всецело перейти на литературный труд». В том же 1934 году в альманахе «Год XVII» была напечатана повесть «Глюкауф», а в 1937 году Гроссмана приняли в Союз писателей.

Так родился писатель Василий Гроссман. И тем не менее на страницах рассказов, повестей, романов он продолжал оставаться химиком.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Самый яркий пример единства литератора и ученого — повесть «Цейлонский графит».