– Воду я смогу усмирить, – певуче проговорила Иппоталия. – Закую полностью в лед, будет таять потихоньку. Но, Нории, гора огромная. Мы сильны, но не всемогущи… не уверена, что получится.

– Я все же попробую, – проговорил Демьян. Он присел на корточки и, трогая снег, слушал камень под ним. – Василина, прошу, встань рядом. Когда я начну, коснись меня. Иппоталия… Великий император… коллеги. Мне нужна вся ваша помощь.

– Сколько смогу, Демьян, – понятливо отозвалась царица. Монархи выстраивались вокруг короля Бермонта в кольцо, прикрывали глаза, поднимали руки в стороны – и снег под ними, вокруг них начинал таять, и воздух уже подрагивал, гудел и искрил от общей, свободно льющейся в центр круга силы. Император невозмутимо кивнул:

– Синхронизирую. Начинай.

Демьян снова погладил землю, прижал к ней руки, прислушался – и Нории увидел, как заворачивается вокруг потомка Хозяина лесов плотная и тяжелая сила. Василина растерянно положила руку ему на плечо – и полыхнул впитываемый и преобразуемый мощью Бермонта огонь. Король-медведь закрыл глаза, выдохнул и с силой ударил кулаками по снегу.

Срезанная гора под ними подпрыгнула едва заметно, заворчала, загудела – толстый слой снега стал трескаться, раскрывая неглубокие трещины в камне, а по склонам ее полились камнепады и потоки снега.

Бермонт сжал губы – на лбу его выступил пот, – приподнялся и еще раз с выдохом-стоном впечатал кулаки в снег. Вокруг королей, взрываясь каменной крошкой и снежной пылью, заструились трещины, и каждый из монархов в этот момент почувствовал, как окутывает их сила разных стихий, как струится она к огненной королеве – и пламя усиливает совокупную мощь держателей Туры, жарким столбом вздымается вверх и перетекает в Демьяна.

Гора загудела так мощно, что у людей заболели уши и в глазах помутилось, затряслась… Бермонт вжимал кулаки в камень и что-то рычал, у Василины срывалось дыхание и дрожали руки – и Нории чувствовал, как истекает из него сила и пот струится по вискам. Камень трещал, выл и ревел, словно раненый огромный зубр, двигался, скрипел и лопался толстый многометровый лед на озере, вставая бурунами, – и вдруг будто струна лопнула, раскидав отдачей монархов по снегу. И всё затихло.

– Не хватает чуть-чуть, – рычаще сказал Бермонт, поднимаясь и отряхиваясь от снега и талой грязи. – Совсем неглубоко. Хотя бы одного еще такого же сильного, как мы. Или если бы у меня уже были дети… Слишком большой объем. Я не могу. Прости, Нории.

– Не за что прощать, – ответил дракон, помогая встать почтенному императору, который даже лежа в грязи ухитрялся выглядеть величественным. – Ты попытался. Не печалься, брат. У Песков есть еще возможность выжить. В конце концов, это не твоя ответственность, а моя.

Они вернулись в Бермонт, и Демьян настоял, чтобы уставшие и обессиленные коллеги отдохнули, переоделись и остались на обед. Отказываться после сблизившего всех дела никто не стал – вызвали своих камердинеров и горничных с чистой одеждой (Демьян предусмотрительно предложил Нории воспользоваться помощью слуг Бермонта), с удовольствием отдали дань сытной, изобилующей мясом, ягодами и грибами северной кухне. Известие о том, что через час вместо двух человек – короля с матушкой – предстоит изысканно накормить с десяток первых лиц Туры, привело поваров замка в состояние тихой истерики – но вызов они приняли и блестяще справились с нелегкой задачей.

Затем высокие гости проведали королеву, под пышным дубом меланхолично догрызающую чьи-то окровавленные ребра и тихим ворчанием давшую понять, что делиться она не станет ни с кем, будь это хоть сам йеллоувиньский император. Понаблюдали за показательными тренировками гвардейцев («Кто опозорит – поставлю нянькой в детский сад», – пообещал бойцам подполковник Свенсен) и уж после этого наконец-то завершили затянувшийся совет, спеша вернуться в свои вотчины к тяжелым монаршим обязанностям.

Королева Василина, опечаленная неудавшимся вызволением драконов и весь день исподволь наблюдающая за Нории, первым делом отправилась к мужу в кабинет и поделилась с ним впечатлениями и своим расстройством.

– Мне кажется, – сказала она печально, – что он очень подошел бы Ани. Он так силен, терпелив и спокоен, а у нас ведь у всех характер не сахар.

Мариан сдержанно улыбнулся, глядя на свою мягкую королеву, после ледяного срыва на свой день рождения искренне считающую, что у нее тяжелый нрав.

– Ангелина разумна, – успокоил он супругу. – Если она хочет быть с ним, то разберется в себе, уверен.

– Да, – пробормотала Василина, прижимаясь к мужу. Сил не было, после обеда тянуло в сон. А впереди еще дела. Она сокрушенно вздохнула.

– Василек, – неожиданно сурово и требовательно произнес Байдек, – скажи мне, что вы, перед тем как пытаться разрушать гору, подумали, как уберечься, если все получится и она пойдет оползнями из-под ваших ног.

– Демьян бы удержал нас, – возразила королева неуверенно, потому что они это действительно не обговаривали. А Мариану, как всегда, важнее всего была ее безопасность.

Руки на талии Василины сжались почти до боли, и муж очень ровно проговорил:

– Я поговорю с Бермонтом при случае. Очень надеюсь, он все предусмотрел. И что, жена моя, мне теперь одну тебя не отпускать – как иначе я всегда смогу быть уверен в твоей безопасности?

– Не ругайся, – попросила она мягко и крепче обхватила его за шею, потерлась щекой о мундир. Супруг сердился, стоял напряженный – крепкий и мощный, – и руки держали как стальные, и синие глаза были серьезными, и взгляд хмурым.

– Ну что ты, ну не сердись, – шептала королева, дотягиваясь до его губ и целуя их, – я буду осторожней, Мариан. Ну поцелуй меня, Мар, поцелуй…

За дверью ходили слуги, придворные, а он не отвечал, не реагировал – и ведь прав был, прав! Пришлось отвлекать: провести губами по шее над воротником, прикусить, запустить руку в волосы и пробежаться пальцами по затылку – и пусть он стоял как скала, Василина сама уже таяла и загоралась, чувствуя, как жарко становится телу, как чувствительна сейчас кожа. Отклонилась назад, глядя ему в глаза.

– Сердишься?

Не ответил.

Поцеловала. Сладко и долго.

– Неужели все еще сердишься?

Она что-то шептала нежное, примирительное, и гладила его по плечам, и терлась о него, как котенок, – и синие глаза сына Севера все же дрогнули, потемнели, и руки стали нежнее, скользнули вверх по спине, опустились вниз, сжали ягодицы. Василина потянула с себя тонкий кашемировый свитер, подула на светлые вьющиеся пряди, упавшие на лицо, – и сама не поняла, как оказалась на столе, с задранной юбкой, чувствуя ягодицами холодок дерева, отвечая на жесткий поцелуй и нетерпеливо дергая ремень на брюках супруга. Он так ничего и не сказал, жадно вбиваясь в нее, удерживая за спину и затылок и заставляя смотреть в глаза, – да и не нужно было слов этим двоим.

Только потом, когда она слабыми от удовольствия руками обнимала его, тяжело дышащего, навалившегося сверху, и пыталась прийти в себя, муж, целуя ее во влажную шею, сипло и тихо сообщил: