– Теперь я снова буду сопровождать тебя на советы, Василина.

Королева не стала спорить – повернулась к нему, ласково поцеловала во вспотевший висок. Главное – помирились. А касательно сопровождения – пусть, если ему так спокойнее.

Уже вечером, за ужином, Василина рассказала родным, что перед советом поговорила с императором Ши и он согласился встретиться с Ангелиной. И что время встречи сообщит секретарь его величества на следующей неделе.

– А зачем? – настороженно спросила Марина.

– По рабочему вопросу, Мари, – ровно ответила первая Рудлог. Марина хмыкнула и занялась ужином, а Ани продолжила: – Спасибо, Василина.

Рассказала королева и о попытке вскрыть Драконий пик – с некоторым беспокойством поглядывая на мужа, но Мариан лишь нахмурился, ничего не сказав. Внимательно посматривала Василина и на старшую сестру – та, в отличие от младших и отца, слушала о произошедшем задумчиво, вежливо и холодно, и ни разу руки ее не дрогнули при упоминании о Владыке Нории.

И только в конце в глазах ее появились тревога и усталость – и тут же исчезли, сменившись привычной уверенностью и сдержанностью.

Никто не обратил внимания и на непривычную молчаливость Алины – а может, обратили, но посчитали, что сестричка и дочь просто вымотана прошедшими зачетами. Впереди были небольшой перерыв и экзамены.

После ужина пятая Рудлог расстроенно побрела к себе в комнату. Ей сейчас все время почему-то хотелось спать. Но теперь она боялась засыпать, потому что снилось ей что-то жуткое, знакомое и удивительное, и холодно становилось, и просыпалась она среди ночи, долго приходя в себя и пытаясь вспомнить, что же видела. Но делать было нечего. Принцесса до упора сидела над билетами, пока глаза не начали слипаться, вздохнула и пошла в кровать. Мучилась, таращась в темноту, и не выдержала – позвонила Матвею.

– Что-то случилось, малышка? – спросил он тут же. В общежитии, видимо, была очередная вечеринка: гудели голоса, играла музыка.

– Опять страшно засыпать, – призналась она жалобно. – Кошмары снятся. Извини, что я так тебя отвлекаю.

Голоса стали тише.

– На балкон вышел, – объяснил Ситников. – Алин, ты мне звони, когда нужно. Не надо стесняться. Я бы посидел рядом, если бы можно было.

– Ночью ко мне нельзя, – смущенно сказала она, – нехорошо это. Матвей… а ты не мог бы не отключаться хотя бы минут десять? Мне не так страшно будет.

– Конечно, – пробасил он настолько уверенно, что ей стало теплее на сердце. – Засыпай. Я тут.

Она слушала его дыхание. Как щелкает зажигалкой, как шуршит и ходит по балкону, как шикает на кого-то, кто попытался выйти к нему. Слушала и улыбалась. И заснула быстро, и ничего плохого ей в эту ночь не приснилось.

Вторник, 27 декабря,

Иоаннесбург, МагУниверситет

– Екатерина Степановна!

Катя подняла голову от письма, которое надиктовал ректор, – она переписывала начисто. Перед столом стоял воодушевленный шестикурсник, сжимая в руке букет цветов.

– Это вам.

– Благодарю, – и, главное, на лице ровное выражение. Не дать понять, что ты смущена или тебе приятно, иначе воспримут как поощрение. – Поставьте в вазу, пожалуйста. Она в шкафу справа.

Студент с готовностью оглянулся, чуть потемнел лицом – в приемной уже стояло три букета, – но послушно взял вазу. Дальше она не смотрела – дописывала письмо. Можно было бы напечатать, конечно, но особая корреспонденция – к главам других учебных заведений, к людям, занимающим высокие должности, – требовала в знак уважения писать от руки.

Студент помялся рядом, и она снова подняла голову.

– Очень красивый букет, – сказала Катерина мягко, но с вполне однозначным намеком.

Студент вздохнул.

– Павел. Сухоплатов.

Катя посмотрела на часы. Но тут зловеще заухал филин – и за нее ответил ректор, появившийся в дверном проеме:

– Пара начинается через семь минут, господин Сухоплатов.

– Да, Александр Данилович. Извините, – парень неохотно покинул помещение.

Катерина покосилась на начальника. Тот ответил насмешливым взглядом.

– Разбиваете сердца моим студентам, Катерина Степановна?

– Я ничего не делаю, – сдержанно ответила она.

– Да не сжимайтесь вы снова, – сказал Свидерский с досадой. – Я шучу. У меня такое ощущение, что вы меня побаиваетесь, Катерина Степановна.

Она не ответила. Что отвечать, если так и есть? Свидерский за все время, что она работала здесь, ни разу не повысил голос, даже когда поначалу она ошибалась по-страшному. Ни разу не выразил недовольство, был терпелив, всё объяснял. Но ей все время казалось, что это ненадолго. Что все это маска, и вот сейчас он разозлится по-настоящему и проявит себя во всей красе. И понимала она, что это «наследие» от мужа, чтоб ему на том свете все воздалось, а поделать с собой ничего не могла.

Катя старалась не показывать своей настороженности, но ректор все равно замечал. И как она избегает прикосновений. И как нервничает из-за его оценивающих взглядов, которые он и не скрывал. Ей все время хотелось опустить глаза и отступить, но она сдерживалась и смотрела куда-то начальнику в переносицу.

– У меня для вас есть задание, зайдите, – Александр развернулся и отправился в кабинет. И Катерина, задержавшись на несколько секунд, чтобы посмотреть на себя в зеркальце и тронуть губы красной помадой, захватила блокнот и пошла за ним.

– Кофе, Катерина Степановна? – предложил Свидерский, когда она вошла в кабинет. Катя покачала головой.

– Разве это не моя обязанность, Александр Данилович?

Бывшая секретарь, Неуживчивая, номер которой Катерина первую неделю набирала по двадцать раз на дню и которая учила ее премудростям работы с терпеливостью монахини, позвонила сегодня, чтобы проконтролировать дела, – и высказала свое негодование тем, что начальнику не варят кофе и не приносят обед. Катя пообещала исправиться.

– Ваша, – согласился он с улыбкой. – Но я кофеман. Могу до десяти чашек в день выпивать. Осилите бегать туда-сюда?

– Я осилила нормативные акты, – сказала она ровно, – теперь, думаю, невозможного для меня не существует.

– И то верно, – проворчал ректор. – Ну пожалуйста, приступайте.

И когда она колдовала над кофемашиной, и когда склонялась за капсулами – отчетливо чувствовала на спине его взгляд. Будь это просто мужской взгляд, Катя бы не нервничала так. Но ей постоянно казалось, что там есть что-то еще. Словно он подозревает, что она канцелярию ворует, что ли.

Впрочем, она сама привыкла наблюдать за начальником исподволь. Своеобразная терапия. Поиск отличий от мужа.

Двигался Свидерский скупо, в отличие от знакомого ей экспрессивного Мартина и от высокомерно-небрежного герцога Симонова. Не любил костюмы, но постоянно носил пиджаки, однако вечерами, когда заканчивалось приемное время, Катерина часто заставала его в рубашке, с закатанными рукавами. Излучал доброжелательность и уверенность. Больше любил двигаться, нежели сидеть, – письма и приказы диктовал, быстро прохаживаясь по кабинету. Симонов не был толстым, но тело у него было нетренированное, ленивое. А Свидерский, хоть и казался худым для своего роста, мог похвастаться крепкими мышцами. Во всяком случае, по дому он ее пронес не запыхавшись. Подмечал мелочи: «У вас новая помада? Приятный оттенок». «Не выспались?» «Устали?» Легко говорил комплименты – она уже успела привыкнуть к его «Чудесно выглядите, Екатерина Степановна». И постоянно наблюдал за ней – оценивающе и забавляясь, будто охотник, смотрящий в прицел на зайчиху с зайчатами.