капала кровь. Она не разъедала дерево, как плевок призрака, но цвела крупными, чудовищными тюльпанами в душном воздухе. Один, второй, третий — целое поле… Пахло железом. Пахло отчаянием.

— За занавесочку, извольте-с за занавесочку, — забормотал успокаивающе призрак и подпихнул его на этот раз в спину. — Нам эксцессов опять не надо, нет-с…

— Прекрати! — прошелестел тем временем граф. Ненадолго повисла тишина. — Оставь это…

К окну пришлось пройти, с трудом нащупать полузадернутую гардину и покорно укрыться за ней. Призрак остался витать рядом, на виду, но туловище его, став прозрачнее, слилось по-хамелеонски с вишнево-золотыми парадными обоями. Пухлый палец опять прижался к губам, и К. стиснул зубы. Уши теперь хотелось зажать, но он не смел.

— Бедный, бедный Аркадий… — Lize покачала опять головой; на этот раз насмешка была злорадной. — Он-то тебя видел в предпоследнюю ночь, правда? Видел, подкараулил… не просто догадался. Я слышала, как вы поутру говорили в кабинете; я и подглядела, как обычно; тебе бы, кстати, залить все замочные скважины в доме смолой… — Она опять поправила венок-корону, все сильнее наползающий на лоб.

Графу, кажется, отказали ноги; он сделал было нетвердый шаг вбок, к креслу…

— Стой! — рявкнула Lize так, что он едва не подпрыгнул. Вздохнул, опять медленно к ней повернулся. — Стой, стой, не развалишься! Ты ведь стоял, когда он перед тобой на коленях ползал, когда умолял больше этого не делать, когда твердил, что ты болен, что такие вещи исправляются, что тебе нужно признаться, покаяться и…

И раздался смешок. На этот раз смеялся граф, не в обычной раскатистой манере, а сыпуче, мелко, как-то старчески или даже мертвенно. Замолчал, прикрыл лицо руками, принялся тереть широкий лоб. Губы кривились в невнятных диких гримасах; К. смотрел на него, не чувствуя больше ни благоухания бального венка, ни жженого смрада от паркета. Маска сползала со столько лет знакомого лица… а ноздри заполнил иной запах — тяжелый, солоновато-мускусный. Тот, который так отвратил в странствии со стариком в алом. Тот, инфернальную природу которого К. тогда разгадал, а теперь и вообразил источник. Так могла бы пахнуть сбитая постель. Так могли бы пахнуть грязные простыни.

— Призрак, — бог знает зачем позвал он, но ему не ответили.

— Как ты его унизил, каким выставил… — Lize продолжала с противоестественным наслаждением, не сводя с отца глаз. — Повезло тебе: он был таким пугливым идиотиком, не то что сейчас. Ты всего-то и сказал, что вовсе придушишь братца, если пойдет шум, а потом на него и свалишь, раз застал в детской, и семья его не отмоется, — так что лучше ему замолчать, не делать хуже, не лезть в дела семейные. Андрей ведь твой, как и всё в этом доме, ты тут царь-батюшка… что захочешь, то и будешь делать, сколько захочешь, пока не… — Следующее слово она выжгла в груди К. горячим клеймом: — Натешишься. Верно помню, да? — Она удовлетворенно хмыкнула. — А он-то — выть и снова умолять, и вот это мне понравилось. Что ты стоишь — а он плачет; что ты всевластный и разве что не ешь ананасовый компот, а он, который вернул мои письма, учить отказался, даже взглядом меня не удостоил, — у твоих ног, котенок пищит, не больше… — Она опять понизила голос, заговорила игривее, дразнясь: — А хорош котенок, да? Как ты вытерпел-то и не предложил иначе сговориться, место братца занять? Тебя же тянет к незаурядным существам, чем незауряднее, тем желаннее… нет?

Граф резко опустил руки, взглянул на нее. Лицо снова окаменело, глаза опустели, зато на губы вернулось вдруг подобие улыбки. О, какая это была улыбка, какая молния жила теперь в ней… Казалось, вот-вот граф просто схватит со стола тяжелое мраморное пресс-папье, замахнется — да и проломит дочери голову. Но нет, он не сделал ничего. Ждал, медленно, глубоко дыша. Даже кивнул, будто поощряя продолжить. И Lize продолжила:

— Я тогда и поняла, как все-таки тебя люблю! Ты за меня мстил, хотя тебя вряд ли это волновало. Только вот обманул, когда я к тебе с половинкой правды пришла… — Она опять скривилась, глянула исподлобья. — Тянешь. Говорю же, я устала ждать, так что вот тебе вторая: я слышала ваш с R. разговор, могу еще разок пересказать в лицах. Братец вряд ли сойдет с ума сильнее, и я хочу, чтобы он исчез сейчас. Что скажешь теперь?

Она торжествовала, она лучилась. Пауза меж ними висела секунду, две, три. В ней гулко капала на пол кровь и снова воздух заполнялся запахом цветов. К. шатало. Призрак то ли хмыкал, то ли невесело посмеивался: ждал чего-то.

— Ничего, — наконец просто ответил граф.

Не почудилось: растерянность его ушла.

Lize сдвинула брови, удивленно приоткрыла рот. Он же, потеребив еще раз часы, встал более расслабленно, окинул ее недолгим задумчивым взглядом. Прокашлялся. И спокойно спросил:

— Что даст тебе эта вторая половинка, золото мое? Кому ты ее в случае чего принесешь? Братцу, а может, в полицию?

Lize молчала. Явно не знала, что лучше ответить. Не понимала, где просчиталась.

— Всем сра… — начала было она запальчиво, но граф оборвал:

— В первом случае я побью тебя тем же оружием, каким бью R., ну а во втором… пигалица, требующая денег, и не такую напраслину на отца возведет, сыщикам ли не знать? — Он даже подмигнул. — Пойми, Лизонька… У нас тут все по-старому работает, сколько реформ ни проворачивай и сколько ни учи баб бунтовать. R. никто не поверит, потому что он разночинец вчерашний, мною обиженный и уволенный. А тебе — потому что ты девка.

Он не повышал тона, а Lize опять шла красными пятнами. Жевала губы, сжимала и разжимала кулаки. Граф не продолжил — и тогда она выдала, топнув ногой:

— А я к самому R. и пойду! — Она даже попыталась опять распрямиться, приосаниться. — Стану ему союзницей. Он пусть и недавно с титулом, но теперь не кто попало, иначе ты бы его с пути смел. — Осклабилась. — И он, к слову, стал еще больше нравиться мне из-за всего этого офицерского лоска и fleur de tragédie; так может…

Тут граф уже расхохотался — так, что его не слишком внушительный живот все равно затрясся, запрыгали на цепочке рубиновые часы. На лице проступило абсолютно искреннее умиление, он шагнул к дочери, теперь уже твердо намереваясь заключить ее в объятья. Темный. Грозный. Отвратительный. Она опять отпихнулась, заверещала:

— Перестань! Что ты?..

— Лизонька, Лизонька, — шепнул он, покорно отстраняясь. Глаза сияли, но это теперь был страшный блеск. — Злая моя девочка, слепая моя кошечка… — Он потер руки, точно что-то