Крансвелл странно посмотрел на нее.

– У нас остались только тосты и хлопья «Уитабикс». Кому-то придется отправиться за продуктами – и это буду не я.

– Да, ты будешь сидеть здесь и присматривать за нашим другом, и не станешь устраивать ему допрос с пристрастием, если он очнется и сможет связно говорить.

– Ладно, ладно, – проворчал Крансвелл, садясь у кровати. – Умеешь ты испортить… довольно нелепую ситуацию, если задуматься.

– Стараюсь не задумываться. Чуть позже принесу тебе чаю.

Когда она вышла на кухню, Варни сидел там за столом, смотрелся он совершенно неуместно, потому что… ну, Варни везде выглядел бы неуместно, не считая, пожалуй, продуваемой ветром вершины холма или разрушенного замка. Трудно было представить его себе не выглядящим в высшей степени театрально.

А вот волосы у него стали заметно темнее. Ей надо будет еще раз справиться в источниках относительно этого проявления, однако оно всегда расходилось с общим улучшением здоровья.

А Крансвелл – дурень.

Сейчас Варни обхватывал изящными пальцами одну из керамических кружек Ратвена, и в воздухе висел густой запах крови, отдающий железом. Видимо, ночью Ратвен прихватил обед для своего гостя, так что Грете можно было вычеркнуть этот пункт из списка своих забот. К запаху крови быстро привыкаешь, но надо признать, что поначалу он всегда немного отталкивает.

– Доброе утро, – поздоровалась она, садясь и протягивая руку к хлебнице.

Варни наблюдал за тем, как она мажет несколько зачерствевший кусок тоста маслом с таким вниманием, которого, по его мнению, это действие не заслуживало. Через пару секунд он поставил кружку на стол.

– Похоже, настроение у вас неплохое, доктор. Надо понимать, вашему пациенту лучше?

Грета подняла на него взгляд.

– Да, немного. Что бы на него ни… воздействовало, что бы ни отвечало за его глаза и так далее, оно по-прежнему помогает ему восстанавливаться, несмотря на то, что его вышибли из ордена. Сначала он еще твердил про нечистоту и греховность и говорил словами Писания, но это вроде бы прошло.

Она поморщилась: разговор с монахом не прибавил ей спокойствия.

– Ему трудно вспоминать, что с ним случилось, – не считая того, о чем мы и так знали: голубой свет, шум и отлучение. По правде говоря, я подумала, не откажетесь ли вы его «подчинить», сэр Фрэнсис? Так мы могли бы узнать у него больше конкретных фактов – и, думаю, ему было бы спокойнее, если бы он смог все вспомнить. Даже если это будут жуткие вещи.

Варни изумленно моргнул – два ее крошечных отражения мелькнули у него в глазах.

– Я?

Она выдержала его взгляд, хоть это и оказалось непросто.

– Если вы не возражаете. То есть я вполне понимаю вашу неприязнь, он и правда входил в ту группу, которая на вас напала, но…

– Я… э… Наверное, я мог бы попытаться, хотя почему вы решили обратиться ко мне, когда лорд Ратвен вполне способен… право, не понимаю.

Он отвел взгляд. Скулы чуть порозовели, и он произнес слово «лорд» (она знала, что он старается его избегать, потому что это смущает Ратвена, но для этого ему приходилось делать сознательное усилие). Перед ней вдруг оказался смущенный вомпир (через букву «о»)… Такого Грета еще не видела. Он казался… другим. Не таким недоступным.

– Мне просто кажется, что у вас результаты будут лучше, – объяснила она. – Это подождет до того, как он сам проснется: я не собираюсь выдергивать его из спокойного сна для допроса, но я была бы очень благодарна, если бы вы попробовали.

– Конечно, – пообещал Варни и поспешно допил кровь.

* * *

По правде говоря, к этому моменту Варни принял решение (уже в который раз) уйти из особняка и держаться со своими неудобными и совершенно неуместными чувствами подальше, но чуть раньше Ратвен отвел его в сторонку и напрямую попросил остаться. «Мне кажется, вы нам понадобитесь, – сказал он. – И скорее рано, чем поздно».

Это, конечно, была чепуха: в Варни никогда никто не нуждался, как никто не нуждается в инфлюэнце или еще каком-то неприятном и выматывающем состоянии, но он вынужден был признать, что слышать эту ложь было приятно. Это было приятным обманом, а Ратвен – приятным хозяином дома.

Варни смотрел, как Грета деловито поглощает тост, – и вынужден был отвести взгляд, когда она без всякого стеснения начала слизывать с пальцев джем. «Я не собираюсь выдергивать его из спокойного сна для допроса», – сказала она. Белая марлевая нашлепка казалась очень яркой в теплом освещении кухни.

Невольно он спросил вслух:

– Почему вы это делаете?

Грета посмотрела на него:

– Делаю что? – уточнила она с набитым ртом.

Варни ужасно смутился, но заставил себя продолжить:

– Почему вы… помогаете таким, как это существо наверху? Ведь он убил бы вас, если бы смог.

Она отложила недоеденный тост.

– Это моя работа.

– Но почему вы ею занимаетесь?

– Потому что кому-то надо это делать. – Грета пожала плечами. – Поблизости найдется не так уж много сверхъестественных врачей… по правде говоря, нас вообще мало… А потребность никуда не девается.

– Но ведь он – враг, – не отступился Варни. – Я мог бы… наверное, понять мотивы, побуждающие помогать пациентам, относящимся к группе совершенно бесправных, но он ведь не пациент, он – вражеский пленник.

– Во-первых, – заявила Грета, подняв палец, – это не совсем точно: его официально выгнали из их гаденького клуба убийц. А во-вторых, не имеет значения, кто он: ему нужна помощь, а я обучена предоставлять помощь и, если уж на то пошло, давала клятву оказывать необходимую помощь всегда и при любых обстоятельствах. Это не всегда невообразимо приятно, но такова моя работа.

– И вы за нее взялись, хоть и знали, что она за собой повлечет.

– Да. – Грета отодвинула тарелку, глядя ему прямо в лицо. – Сначала это было работой моего отца, но я всегда знала, чем хотела бы заниматься. Оставалось только этого добиться.

Варни почувствовал, что у него сжимаются кулаки.

– Но мы же чудовища! – выпалил он и вынужден был закрыть глаза.

Это прозвучало так инфантильно!

Она так долго не отвечала, что он осторожно открыл один глаз, проверяя, не ушла ли она вообще, – но она по-прежнему сидела за кухонным столом и казалась безмерно усталой. Варни внезапно ощутил прилив глубочайшего отвращения к самому себе.

– Вы не люди, – сказала она наконец, – но вы народ. Все вы. Гули, мумии, кровопитающие, оборотни, баньши, курганники, буки – все, кто обращается ко мне за помощью, все, кто ждет ее от меня. Все вы – народ и достойны врачебной помощи, что бы вы ни делали, сейчас или раньше, – и вы достойны возможности обращаться за этой помощью и получать ее без риска для себя. То, что я делаю, – необходимо, и хоть это никоим образом не легко, это все-таки именно то, чем мне больше всего на свете хочется заниматься.