время одёргивать, отросшие кудри мешались и лезли в лицо. Обет он так и не придумал, но, уже входя в залу решил, что попросит помощи у наставника — тот, конечно, суров и может наложить такой гейс, что мало не покажется. Но строгость часто идёт рука об руку с мудростью: мастер Каллахан — величайший филид, Элмерику крупно повезло повстречаться с ним, а значит, на судьбу сетовать не пристало. Немного успокоившись, бард занял своё место рядом с Розмари у стены, где выстроились в ряд все ученики. В этот миг колокол пробил без четверти полночь.

В зале было довольно темно. Две догорающие свечи с полпальца величиной давали больше теней, чем света, и черты Каллахана терялись в полумраке. По очертаниям угадывалось, что командир надел драгоценный венец и плащ с меховой опушкой. У его ног сидел огромный белоснежный пёс с красными ушами — на этот раз вполне видимый. Рука командира лежала на его пушистой холке. Элмерик припомнил, как орал от ужаса, впервые столкнувшись с Браном. Теперь пёс не вызывал у него страха. Особого желания подходить близко, впрочем, тоже. Поэтому Элмерик не понимал, отчего лицо Розмари светится таким неподдельным умилением: одно дело — щенок там, или котёнок, но здоровенный волкодав фейских кровей…

Других наставников, кроме командира, в зале не было. Ожидаемого праздничного стола — тоже.

— Послушайте, — звучно объявил Каллахан. — Сейчас, когда мир погасит огни, вы отправитесь в Чёрный лес.

Розмари, не сдержавшись, ахнула. Орсон закашлялся. Джерри переступил с ноги на ногу, отчего половицы противно скрипнули, а сам Элмерик разинул рот. Не дрогнула только Келликейт.

Эльф, подождав, пока вздохи и шорохи прекратятся, продолжил:

— Всем известно, что в канун Самайна нельзя покидать жильё, ибо тех, кого ночь застанет в пути, ждёт верная смерть. Чаще всего так и случается. Но приметы придуманы для простых людей, не для Королевских Соколов. Так что не говорите мне, что боитесь темноты.

— Что мы должны будем сделать? — Элмерик заметил, что Келликейт сжимает в кулаке подвеску, висевшую на груди — наверное, какой-нибудь оберег.

— Дойти до чистого источника в сердце Чёрного леса, испить воды и вернуться обратно. У каждого будет свой путь. Если вы решите идти вместе, лес найдёт способ разделить вас — так что даже не пытайтесь. И поторопитесь — времени мало.

— Мало — это сколько? — с мрачной решимостью уточнил Джеримэйн, положив руку на рукоять своего ножа.

— Кто-то управится за час. Кто-то заплутает в лесу на долгие дни. Может, на годы. Но как бы то ни было, все вернутся за миг до того, как зажгутся огни Самайна. Кроме тех, кто не вернётся вовсе.

От слов Каллахана барду стало не по себе. С самого раннего детства заботливые родители учили маленьких детей, что в новогоднюю ночь ни в коем случае нельзя покидать дом. Недобрые новогодние сказки рассказывали о непослушных мальчиках и девочках, решившихся преступить порог в канун Самайна и жестоко за это поплатившихся. Таких детей забирали всадники Дикой Охоты, увозя навсегда в Волшебную страну, или они умирали под копытами волшебных коней, или, забредая в гиблые места, встречали плотоядных чудовищ с горящими глазами и сами становились призраками, не знающими покоя… Теперь таким мальчиком предстояло стать Элмерику — оказаться в самую страшную ночь года в Чёрном лесу, который и без того обладал дурной славой… внутренний голос кричал, что это безумие! Но здравый смысл подсказывал, что наставники не отправили бы учеников на верную смерть. К тому же у Элмерика была арфа. Он перехватил верный инструмент покрепче, и на сердце сразу полегчало.

— Не верьте всему, что увидите: глаза могут обмануть. Как и слух, и прочие чувства. Иные пути открываются только по зову сердца, — закончил свою речь мастер Каллахан.

В этот миг свечи зашипели и погасли, а мельничный колокол начал мерно и неумолимо отбивать полночь.

Гостиная погрузилась в кромешную тьму, и Элмерик, как ни силился, не мог разглядеть даже собственных ладоней. Стало невозможно тихо: не было слышно ни чужого дыхания, ни шороха одежд, ни поскрипывания половиц в старом доме. Он позвал наставника, но с губ не сорвалось ни единого слова.

Потом кто-то крепко сжал его руку и повёл за собой сквозь темноту. Под ногами то и дело попадались бугры и кочки. Элмерик спотыкался и беззвучно ругался, изо всех сил вцепляясь в широкую и сильную ладонь невидимого проводника. Казалось, стоит разжать пальцы, и он навеки останется блуждать в этой тьме, одинокий и всеми покинутый.

Спустя какое-то время тот, кто вёл Элмерика, вдруг резко остановился. Бард влетел носом прямо в его спину и упал бы, если бы не вцепился в провожатого, запутавшись в широких складках чужого плаща. В глазах постепенно начало проясняться: Элмерик обнаружил, что стоит прямо на опушке у Чёрного леса. Перед ним маячила долговязая фигура рыцаря Сентября, как обычно одетого во всё чёрное, но на этот раз с тонкой серебряной отделкой. Видимо, в честь праздника. Элмерик поспешно разжал пальцы и с почтением отступил на шаг. Звуки вернулись так же внезапно, как и зрение, на мгновение оглушив его скрипом ветвей, шумом ветра и криками ночных птиц.

— Дальше пойдёшь сам, — сказал рыцарь Сентября, не оборачиваясь.

— А где все остальные?

— Каждый в начале своего пути. Каллахан попросил проводить вас до места, где начинается Испытание, но всё прочее, что случится в лесу, касается лишь тебя и твоей Судьбы.

— Так это будет… сон? Или я встречу судьбу во плоти?

Рыцарь Сентября развернулся к нему:

— Всё возможно. И нет, это не сон.

Слова не сразу достигли ушей барда, потому, что Элмерик впервые в жизни увидел усмешку рыцаря Сентября. И его лицо. Без маски.

Слухи о том, что тот скрывает какое-то уродство, оказались клеветой. Правильные черты, прямой нос, высокие скулы, острый подбородок, грива смоляных волос и бледная кожа — рыцарь Сентября больше напоминал эльфа, чем человека. Видимо, кровь отца оказалась намного сильнее крови его матери. В лице угадывалось семейное сходство с командиром, но при этом Сентябрь выглядел более