в другом месте меня бы, наверное, отправили в приют, но здесь всем плевать, и я о ней заботилась, как могла.

— Тяжело было?

— Да, наверное. Я почему-то с трудом вспоминаю детство, как будто чего-то не хватает… Словно дырка в прошлом. Может быть, у меня тоже эти, как ты сказал, лакуны?

— Может быть, — не стал спорить я. — Пойдём отсюда. Дом почти догорел, делать тут нечего.

Мы медленно пошли обратно к бару, я поддерживаю всхлипывающую Швабру, обняв её за плечи. От её волос пахнет пеплом и горем. Вдруг она остановилась, уткнулась мне в грудь чумазым лицом, плечи затряслись. Я сначала решил, что она рыдает, но потом понял, что смеётся.

— Что с тобой?

— Прости… кажется… у меня истерика… Но… чёрт, там были все мои деньги! Всё, что я скопила! Всё, что я заработала в баре! Всё, что я хотела потратить на машину, чтобы свалить из этого города! Разве… это… не… смешно? — она снова затряслась в моих объятиях.

— Как-то не очень, — признался я, прижимая её к себе.

Так мы и простояли, пока её не отпустило.

— Мне кажется, за эту ночь я пережила больше, чем за всю предыдущую жизнь, — сказала она, высвобождаясь.

— А мне кажется, ночь ещё не закончилась, — констатировал я, увидев приближающегося к нам Депутатора.

Стальной полицейский выглядит вымотанным, как настоящий, и идёт с трудом, медленно шагая под грузом двух бессознательных тел. Одно на левом плече, другое на правом. Две девушки, и обе довольно полненькие.

— Роберт, — сказал он скрипящим от усталости голосом. — Знаю, что вы считаете это бесполезным. Наверное, вы даже правы. Но я должен хотя бы пытаться.

— Никто из нас не может уйти от своей природы, — согласился я.

— Что там так горело?

— Её дом.

— Кто-то пострадал?

— Её мать.

— Соболезную.

— Благодарю, — сухо кивнула Швабра. Кажется, сил на эмоции в ней больше не осталось, и это, наверное, даже хорошо сейчас.

— Поможете донести их до клиники? — спросил меня полицейский.

— Если завернём в бар. Оставлю там девушку, ей на сегодня хватит впечатлений.

— Конечно, это по пути, — сказал Депутатор, перегружая одну из девиц на плечо мне.

Я сдал Швабру в заботливые руки подруги, шепнул той, что случилось, и она, заохав, повела её к стойке. Блондинка урождённая барвуман, сообразит, что налить, что сказать и как выслушать. Панку строго велел хранить трезвость, запереть дверь и помнить про дробовик. Надеюсь, на бар аборигены не покусятся, всё-таки общественное достояние.

Я не так крепок телом, как железный Депутатор, поэтому до клиники добрел на последнем издыхании. Девушка словно становилась тяжелее с каждым шагом. Мы постучали в дверь, никто не ответил.

— Доктор, эй, доктор! — закричал я. — Просыпайтесь! Пополнение! Надеюсь, у вас ещё есть свободные койки.

— Сюда, я здесь! — послышался слабый голос сверху, из клиники. — Помогите, скорее!

Депутатор дёрнул по лестнице так, словно не перетаскал за ночь полкласса подростков, я побрёл за ним, пыхтя и отдуваясь. Зачем так раскармливать отродье, которое собирались прикончить? Не к столу же её подавать собирались? Хотя с них станется…

Доктор Клизма висит в коридоре на одной руке. Она пристёгнута наручниками к вкрученному в стену крюку. Знакомый крюк, да и наручники тоже. Не полицейские, но крепкие. Впрочем, недостаточно, чтобы их цепочку не разорвал одним небрежным движением Депутатор.

— Кто это сделал? — спросил он грозно, опуская доктора на пол.

— Сказал… что Палач, — тихо ответил тот. — Он что-то сделал там, в палатах… Я не видел. Я ничего не мог сделать, он меня оглушил сзади…

Я осторожно избавился от своей ноши, аккуратно разместив пухлую девицу на полу, и заглянул за ближайшую дверь.

— По крайней мере он их не мучил, — сказал полицейский, посмотрев поверх моего плеча. — Наверное, торопился. Думаю, доктор, ваша помощь там больше не нужна. Вы не пострадали?

— Только шишка на голове и рука затекла, — сказал Клизма, ощупывая затылок.

— Тогда займитесь этими двумя, они хотя бы живы.

— А если Палач вернётся?

— Значит, им не повезло. Вас он вряд ли убьёт, чужаки не его профиль.

— Не очень утешает.

— Чем могу. Пойдёмте, Роберт. Берегите себя, доктор. В первую очередь себя, понимаете?

— Постараюсь учесть.

***

— Как вы думаете, Роберт, куда он направился? — спросил Депутатор, когда мы вышли на улицу. — Раны свежие, вряд ли ушёл далеко.

— Палач-то? Да куда угодно. У него полно работы, как я понимаю.

— Вы с ним знакомы?

— Встречался однажды. Много угроз и пафоса. Но похоже, слова с делом у него не расходятся.

— Что он за человек?

— Вы видели его дело. Бывший бармен. Собственноручно замучил насмерть свою дочь, от чего окончательно повредился рассудком. Теперь предоставляет своё безумие как услугу: «Не поднимается рука на вашу кровиночку? Боитесь крови, криков и кишок на полу? Не умеете правильно перерезать глотку? Палач-надомник вам поможет!»

— Не смешно.

— Ага, ничуть. Простите, нервы.

— По вам не скажешь.

— По вам тоже.

— У меня провода. Но я на грани срыва, вы правы. Так кто его следующая цель? Просто предположите. Даже если не угадаете, то лучше что-то делать, чем стоять.

— Одна его мишень мне известна точно, но за ней он, скорее всего, придёт в последнюю очередь. Финальный, так сказать, аккорд. А пока займётся более крупными заказами. Много вы натаскали детишек?.. Ах, да, им ведь уже восемнадцать, простите.

— Немало.

— Они в школе, я слышал?

— Да, собрал в спортзале, велел разложить маты, отдыхать и ждать, пока всё закончится. Многие из них ранены или просто травмированы, но жизни ничего не угрожает.

— Все там?

— Все… Стоп, — спохватился он. — Есть ведь ещё те семеро, которых привели вы. В подвале под моим домом. Я и забыл про них в суете.

— Вот вам и идеальная мишень. В школе их слишком много для одного убийцы, будет паника, половина разбежится, попрячется, лови потом. А тут всё компактно и кулуарно. Уже заперты, уже подвал — как на блюдце положить.

— Чёрт, вы правы. Вы со мной?