— Митч, ты помнишь Джимми Дугана?

— Да. А что с ним?

— Помнишь, как он водил машину?

— Я никогда не имел дел с Джимми Дуганом.

— Ну да, верно, — сказала она. — Ведь Джимми не был в Библейском клубе. Он был воплощением зла.

Она понимала, что в голосе ее звучит раздражение, но это ее не волновало. Она была пьяна, и ее вообще ничего не волновало. Она сообщила всем пассажирам:

— Джимми Дуган учил меня танцевать. Может, он и был злом, но уж точно знал, как танцевать.

Никто не проронил ни слова.

— Хотя он никогда не танцевал, как ты, Шон, — дополнила она.

Дойдет ли до них, что она занимается провокациями, подумала Пэтси. Или их совершенно не интересуют ее слова?

— Шон. Хочешь, я скажу, как ты танцуешь?

— И как же?

— Как лунатик.

Она залилась смехом. Шон с переднего сиденья посмотрел на нее в зеркало заднего вида, но не поддержал ее веселья. Как, впрочем, и остальные.

Тара с каменным лицом смотрела перед собой.

Ну, может, она ревнует.

«Никак в этом не убедиться. Слишком темно, чтобы рассмотреть ее лицо, да и, кроме того, она всегда скрывает свои чувства; со мной она никогда не делится ими. Что весьма печально. Моя собственная дочь ведет войну со мной и меня практически не знает. Она думает, что для отца я слишком ханжеская и богомольная. Если бы она знала, что кипит у меня в душе, у нее бы мозги взорвались. Если бы, например, она знала, что я делала во время поездки в Испанию и Марокко, когда была в ее возрасте; о боже небесный!

А кто в самом деле понимает хоть немного обо мне?

Ладно. Это чушь, но я думаю, что Шон. Кое-что. Я что, больна или извращенка, если так считаю?

Может, Шон и увлечен Тарой, но по духу он ближе ко мне. Он любит приключения. Да, он преступник, он сукин сын, и даже виселица была бы слишком хороша для него. Кастрировать — вот что нужно с ним сделать. Ха! Но тем не менее надо признать, что в венах у него бурлит настоящая кровь. У него сердце головореза, чего моя дочь, скорее всего, не может оценить и чего мой бедный муж, в душе которого только сор и пепел, не может вынести, а я не говорю, что люблю его или как-то прощаю, — я просто говорю, что в жилах Шона Макбрайда течет настоящая кровь».

РОМЕО вернулся к трейлеру, по пути готовясь к тому, что Клод может спросить и чем он в состоянии ему помочь. Тем не менее, когда он оказался на месте, понял, что опоздал: Клод был уже мертв. Его глаза были открыты — и все, ничего не изменилось. Он коснулся его щеки, но ему показалось, что перед ним лежит музейный препарат. У него стало тяжело на сердце.

«Я должен закрыть ему глаза, — подумал он. — Так полагается. Уж это-то я смогу для него сделать». Он вернулся и заставил себя приступить к делу. С какого глаза начать? Он выбрал правый. Большим пальцем он придавил веко, но оно упруго поднялось снова, и остекленевший зрачок с холодным юмором уставился на него. Затем он ушел в сторону, словно презирая его за плохо сделанную работу.

Вот так. Спасибо тебе, Ромео, за такую отвратную помощь.

Он вышел, сел в машину и уехал.

ШОН был удивлен, вернувшись к дому. Сборище заметно увеличилось. Машины стояли от поворота на Редвуд-Роуд почти до 17-й, а на Ориол-Роуд две полицейские машины мигали огоньками на крышах. Паломники веселились и махали листьями карликовых пальм. Некоторые из них приехали в фургонах для семейного отдыха, прихватив с собой детей, собак и набор летающих тарелочек. Некоторые с виду были сущими бродягами и, ухмыляясь, демонстрировали черные корни зубов.

Когда Шон и Ботрайты выбрались из «либерти», Трев со своей командой телохранителей оттеснил толпу.

— Не многовато ли здесь народу? — пробормотал Шон.

— Ага, — согласился Трев. — Даже чересчур. Копы уже жалуются. Мы арендовали ярмарочную площадь ниже по улице. И с самого утра сдерживаем их.

Старуха протиснулась между двумя телохранителями и, плача, ухватила Шона за плечо:

— Отче! Помоги мне! — Она была маленькая и тощая, но видно было, что от нее не отделаться.

Он сделал знак телохранителям: дайте ей подойти.

— Отче, — сказала она, — можешь ли ты исцелять больных?

— А кто болен?

— Мой муж. — Она вцепилась в рукав Шона и потащила его за собой. — Прошу тебя, отче.

Он не стал сопротивляться. Толпа крутила и толкала их. Она подтащила его к обочине, где в инвалидном кресле сидел мужчина, который с подозрением уставился на Шона.

«Что я тут могу сделать? — подумал Шон. — Как мне исполнить эту роль? В общем-то мне нужны только власть и сила, а их хватает».

— Как вас зовут? — спросил он у мужчины.

— Билл Филипс.

— Чем вы страдаете?

— ДСР. Слышали такое?

— Объясните подробнее.

— Дистрофия симпатических рефлексов.

— И вы испытываете боль?

— О да. Сильную боль. Вот тут, все колено. Боль такая, что я не могу наступить на ногу.

— Тем не менее, — сказал Шон, — это не то, что вам нужно, чтобы прийти в себя. Вам необходимо обрести мечту о жизни — и тогда вы пробудитесь. Вы понимаете, что я говорю?

Теперь Билл Филипс преданно смотрел на него. В толпе воцарилось молчание. Жужжали телекамеры, им аккомпанировали цикады, и на дубовые листья падали отблески вспышек мобильных телефонов с фотокамерами.

— Тебе чудится, — продолжил Шон, — что ты один в этом мире. Тебе чудится, что Отца твоего нет с тобой. Но на самом деле Он тут, рядом с тобой. Если ты сможешь проснуться, то увидишь его воочию, как при свете дня.

Билл Филипс, прищурившись, долго смотрел на него. И наконец спросил:

— Прямо здесь?

Можно было не отвечать. Вскоре он стал всхлипывать. Шон возложил руки на парализованную ногу мужчины и подержал так несколько секунд, пока рыдания не стихли. Затем он повернулся и пошел к дому.

РОМЕО отправился искать Винетту, чтобы сообщить ей новости. В свете фар мелькали и исчезали один обыватель за другим. Он побывал в «Герцоге», в гостинице «Плантация», в безымянном баре около аэропорта. Но ее нигде не было. Он даже заглянул в элегантный бар «ВИП» в бывшем старом кирпичном складском здании. Вокруг названия шла какая-то цитата. Винетты тут не было, но когда он посмотрел на танцовщицу у шеста, черт побери, если это была не Тесс. Тесс — девушка-миссионер. Видя ее в работе, Ромео испытал такое потрясение, словно повис вниз головой на чертовом колесе. Она лихо отрабатывала свой номер, облаченная в черные шведские сапожки и серебристые стринги; работала она в темпе промышленного робота. К счастью, она не заметила его и не видела, как он отшатнулся.