— Винетта. Ты же не знаешь, чем я зарабатываю себе на жизнь, не так ли?

— Продаешь страховки.

— Нет. Я только делал вид. На самом деле я ангел мести. Ты знаешь, что это означает?

— Ага.

— Это значит, что после меня остается лишь пустыня. Вот такая у меня работа.

— Ты говорил что-то о страховании.

Когда она уставилась на него, рот ее был полуоткрыт — но не от страха. Это было ее нормальное тупое выражение.

Он подъехал к трейлеру и сказал:

— Разъяснить тебе?

— Не-а. О своем дерьме я сама побеспокоюсь.

Она открыла дверцу и вышла.

Ромео выпрыгнул со своей стороны, держа саблю в руке. Но, обходя машину спереди, он прижимал ее к ноге, чтобы прикрыть от взгляда. Здесь как раз хватало места, чтобы рубануть. Внутри слишком тесно. Да и Клод там лежит с открытыми глазами, и он не может сделать это на глазах у Клода, пусть даже тот мертв.

«А вот здесь я могу. Сделать стремительный рывок, вложив всю силу ненависти в кисть руки».

Он представил себе свист острого лезвия. Затем ее вопль, который резко обрывается.

Но пока он представлял себе все это, она подошла к дверям трейлера, повернулась и сказала:

— Оставь меня наедине с моим папочкой, ладно? Я вызову санитарную машину и все такое. Спасибо, что подвез.

Она вошла и закрыла за собой дверь. А Ромео долго стоял, как будто ноги у него были вмурованы в цемент.

«Ну почему я не рубанул ее?

Причиной тому одна вещь. Всей душой я хотел оказаться как можно дальше от этого места.

И к тому же сабля. Это была плохая идея. Я мог пристрелить ее, потому что, когда у тебя есть пистолет, единственное, что надо сделать, — это нажать спусковой крючок, а саблей надо полосовать вокруг, словно пират, и вряд ли я к этому готов».

Он стоял около минуты, не зная, что делать дальше.

Затем он вернулся к «соколу» и отъехал от трейлера. На 341-й он миновал какую-то школу медсестер, свернул к свалке и выкинул саблю. Затем из багажного отделения вытащил ножны и отправил их туда же. Он думал, что убивать ему придется спокойно и хладнокровно. Оставить душу в покое и хладнокровно убивать. Хладнокровно. «И какого черта я решил, что смогу спокойно заниматься этим с помощью гребаного пиратского меча?»

БАРРИС, как обычно, сидел в шести рядах позади Нелл. Как обычно, Нелл до последнего момента не могла добраться до своего места. Она перелетала от одной подружки до другой, улыбаясь и отпуская шуточки, — самая темпераментная, самая горячая душа в церкви. Баррис пытался не смотреть на нее, но это было выше его сил. Ее последнее движение привлекло его внимание. Даже когда пробормотал приветствие соседу по скамье (они по-прежнему разговаривали с ним так, словно он продолжал оставаться свежеиспеченным вдовцом), он наблюдал за ней краем глаза. Даже листая свой псалмовник, он слышал только ее смех. Он поправил галстук, убрал со лба непослушную прядку волос. Поджал губы и снова расслабил их — в эти дни он часто ловил себя на этом движении, которое ненавидел, потому что так может делать только пожилой человек. «Так я и есть такой. Тут чертовски жарко. Кондиционер не может обслужить такую кучу народу». Он украдкой бросил еще один взгляд. Нелл болтала с кем-то из пожилых и, конечно, флиртовала. Как всегда. Но тут раздался шепоток, и все повернули головы, и Нелл, и Баррис тоже повернулись, потому что по проходу шла семья Ботрайт.

И Шон Макбрайд был с ними.

Их девочка, Тара, что-то говорила матери и держала руку на плече отца. В какой-то момент она пробормотала что-то шутливое Макбрайду, и тот улыбнулся. Когда ее младший братишка слишком отстал, она вернулась, крепко взяла его за руку и провела вперед. Тара казалась центром притяжения для всей семьи. Она посматривала на ряды скамеек и кивала друзьям и родственникам. Она тепло улыбнулась дяде Шелби, тете Мириам и их детям. Поцеловала в морщинистую щеку миссис Бриггс, ее учительницы из средней школы Глина. И наконец добралась до Нелл. Когда они обнялись, казалось, всю церковь залило солнечным светом.

Баррис думал: неужели эта семья в самом деле может быть объектом замысла изъятия ста миллионов?

Конечно же в это невозможно поверить. Ничего подобного.

Макбрайд был в плохо сидящем на нем пиджаке; он казался смущенным и растерянным. И когда какой-то незнакомец поздравил его, а Макбрайд пожал ему руку, он казался ошеломленным всем тем, что происходило вокруг него. Последнее, что могло бы прийти в голову относительно него, был террористический заговор.

И Баррис забеспокоился: не ошибся ли он по всем статьям? Неужто он снова облажался? Он обливался потом и, поскольку носового платка у него при себе не было, вытирался рукавом пиджака, и это было довольно неприглядно, потому что, когда он поднимал руку, его обдавало запахом собственного пота, и он молил Бога: сделай так, чтобы служба поскорее кончилась.

Но она бесконечно шла и шла.

Первой была проповедь преподобного Дэйва, полная слезливых историй и соленых песенок. Прихожане фыркали и смеялись, выкрикивали одобрительные возгласы, словно были на семинаре по торговле недвижимостью. Затем настала очередь псалмов. Затем Мария Кингсли получила благословение за заботу о немощных и больных. Она зачитала список бедных душ на больничных койках, и, как всегда, это были жуткие повествования, и Баррис задумался: в чем же Твоя цель?

Затем все опустились на колени и исполнили псалом.

Затем три парня из Валдосты — волосы их были аккуратно уложены на макушках, как стога сена, — исполнили «Боже Святый» и «Аллилуйя!» («Спали мои цепи»).

И снова все опустились на колени.

И все это время, как отметил Баррис, никто даже не вспомнил о недавнем потоке золота.

Никто даже не упомянул, что среди них находятся победители джекпота. И о том, что парковка забита репортерами и ТВ-фургонами. Или о том, что сегодняшнее скопление народа бывает только в Рождество — все ряды забиты, да и стоячих мест практически не осталось, а серферы и строители громогласно восхваляют Господа. Причина такого всеобщего возбуждения не упоминалась. Словно джекпот был таким святым именем, что о нем и заикаться нельзя.

Стоя петь.

Склониться для молитвы.

Снова выпрямиться. Снова склониться. Наконец служба подошла к концу.

Баррис поднялся и подошел к Митчу Ботрайту. Двигался он неторопливо — вокруг Митча собралась небольшая толпа, и Баррису пришлось проталкиваться сквозь нее. Тут только он увидел, что Нелл стоит рядом с сыном. В этот самый момент она глянула на Барриса, и тот окаменел. Выдавил слабую улыбку. Она сделала вид, что даже не заметила его, и отвела Тару и Шона Макбрайда в сторону, где эта троица устроила небольшое совещание. «О господи, — подумал Баррис, — не обо мне ли она говорит? Да нет, прекрати; не будь идиотом. Она меня даже не заметила. Она и понятия не имеет о боли, которую причиняет, о том, что я мечтаю упасть к ее ногам и умереть, как раздавленная оса».