Время вернуться еще есть.

Может, секунды или удар сердца, но пока оно остается.

Оливия зажмуривается и твердо стоит на месте. И между одним вдохом и следующим мир меняется. Она ощущает это, как ощущаешь пробегающее над головой облако, которое заслонило солнце.

Оливия открывает глаза. Поле исчезло, впереди простирается мертвый сад и руины старого особняка.

На балконе никого нет. Во тьме не светятся молочно-белые глаза, и все же рука Оливии невольно ныряет в карман, где спрятан охотничий клинок, короткое тяжелое лезвие в кожаных ножнах. Эдгар сунул его Оливии, перед тем как она ушла.

– Острием от себя, – посоветовал он, похлопав ее по плечу.

Оливии хотелось сказать, что она умеет пользоваться ножом, хотя резать ей приходилось только морковь да картошку.

Она не достает клинок – чем он поможет против твари во тьме, хватает и того, что нож при ней.

Иди, шипит голос в голове; Оливия усилием воли заставляет себя сделать шаг и крадется, будто вор, вверх по склону в сад.

Однажды в Мерилансе ее чуть не поймали.

Пробравшись к матушке Агате, Оливия стояла на коленях и рылась в прикроватной тумбочке – не по нужде, а от скуки. Вдруг ручка двери повернулась, и в комнатушку, шаркая, вошла старуха; аромат затхлых духов окутал спальню.

Под кроватью нельзя было спрятаться – там хранился всякий хлам, и если бы матушка включила свет, непременно увидела бы Оливию. Но этого не случилось. Вздыхая и спотыкаясь, Агата с остекленевшими от хереса матроны Сары глазами проковыляла по спальне и опустилась на кровать. Так она сидела и таращилась в никуда. Оливия поняла, что нужно бежать или придется простоять всю ночь на коленях, ожидая, пока старуха уснет. И решила уносить ноги – все же лучше быть пойманной на попытке бегства, чем торчать в ловушке. Однако прямо к двери Оливия не бросилась. Она затаила дыхание и медленно, как тень, заскользила по половицам к выходу. Агата так ничего и не заметила.

Схожим образом Оливия теперь передвигается по саду. Крадется мимо розы, которой недавно коснулась. Это единственный цветущий куст в окружении мертвых веток; под серебристым покровом, озаряющим кусты, лепестки кажутся сине-черными. Оливия бросает взгляд на цветы, и что-то звенит у нее под кожей, так хочется дотронуться снова, погладить другие засохшие растения. Сколько она сможет воскресить?

Холод покалывает ладони так, что даже немного больно, но ощущение в то же время и чудесное. В саду Галланта Оливия была разочарована, когда ничто не ожило под ее прикосновением.

Еще, шепчет голос в голове, но это странный голос, будто мысль принадлежит кому-то другому. Оливия усилием воли сжимает кулаки и продолжает путь.

Дом, который маячит впереди, привлекает взгляд, как свеча во тьме, как гуль в углу садового сарая, и Оливия с трудом подавляет желание посмотреть на него, старательно косясь на переплетения кустарника, что тянется у края поместья.

В темноте мертвые ветки и скрюченные пожухлые листья рождают тени. Все будто замерло и одновременно пришло в движение. Под ногами бугрится почва, пробиваются вверх старые корни, разбрасывают плети колючие сорняки, выплескиваясь на дорожки, словно собираются зацвести в последний раз, прежде чем сгинуть окончательно. Проще простого запнуться или зацепиться за острую ветку и упасть, но Оливия догадывается: если она поранится, земля поймет. И тварь в доме тоже.

Если он уже не знает…

Поэтому Оливия аккуратно и терпеливо, хотя терпением никогда не обладала, вышагивает в тени дома, который вовсе не Галлант, к подъездной аллее.

И фонтану.

Луны не видно, и все же серебристый свет озаряет статую в центре, что вырисовывается впереди. У нее сломаны руки, отбиты куски платья, а чаша фонтана скрыта из виду.

Вытащив из кармана нож Эдгара, Оливия осматривает аллею: по сравнению с садом та вся как на ладони. Укрыться негде, впереди простирается лишь голая полоса гравия. Взгляд падает на парадное крыльцо: пусто. Дверь закрыта. Ни следа солдат в сверкающих доспехах.

К чему ждать? Оливия бросается вперед, под ногами хрустят камни – громко, слишком громко, – она мчится к фонтану, надеясь заглянуть за каменный бортик и увидеть на дне свернувшегося калачиком Томаса, но…

Чаша пуста.

Внутри лишь обломки камня да засохшие усики плюща, те самые, что связывали запястья мальчика, теперь путы разорваны и валяются на дне. Оливия рассерженно шипит, стиснув зубы. Она знала – легко не будет.

Оливия резко поворачивается: не ждет ли позади засада? Но вокруг все спокойно. Даже тени будто застыли. Она убирает нож и делает шаг к дому. А потом замирает. В конце концов, есть разница – самой сунуться в ловушку или проскользнуть меж прутьев клетки, ворваться сломя голову или обойти с фланга. Она разворачивается и, крадучись, направляется к черному ходу, что ведет в кухню. Затаив дыхание, медлит, не слышно ли чего.

Дверь с шорохом отворяется, но в вязкой тишине этого мира шорох звучит словно гром. Оливия отскакивает, вжимаясь в холодный камень стены. Ждет звука шагов, появления солдат или самого хозяина дома. Ждет, пока тишина осядет, будто простыня, которую встряхнули, и снова воцарится покой. И тогда Оливия собирается с духом и входит.

Она говорит себе, что это игра. Как прятки, как салочки. Такими играми забавлялись воспитанницы Мериланса, когда матушки гасили свет. Оливия наблюдала за девочками, но ее никогда не приглашали: слишком хорошо она пряталась, слишком неинтересно ее было искать, ведь Оливия не верещала, не кричала и не смеялась.

Просто игра, повторяет она, пробираясь через кухню.

Плитка на полу вся в трещинах, Оливия изо всех сил старается шагать быстро и бесшумно мимо пустых шкафов и голых полок; сморщенное яблоко так и лежит на столе. Она выглядывает в темный коридор.

Где же ты? – гадает Оливия, стараясь думать столь же тихо, как и ступать. Позади ей чудится какое-то движение, сердце подскакивает к горлу, и она резко оборачивается. Но там всего лишь гуль. Развалины юноши – будто куски головоломки сложили и рассыпали вновь. В его осанке, форме глубоко посаженных глаз Оливия замечает знакомые черты.

Все Прио́ры сражались… Они загнали существо назад, за стену.

Они так и не вернулись домой. Отдали свои жизни в схватке. Дверь была запечатана. Все гули в этом мире – Прио́ры, которые сгинули, чтобы удержать монстра в клетке.

Оливия взмахивает рукой, но вдруг останавливается. Ни к чему. Гули и так ее слышат.

«Где мальчик?» – спрашивает она, надеясь, что дух укажет ей комнату, дверь или путь к Томасу. Но он лишь быстро трясет головой, и в этом жесте не столько отказ, сколько мольба. «Не ищи», – вот что, кажется, отвечает призрак.