Пусть наряды их выцвели, кожа бледна, пусть Оливия только что сама видела, как они восстали из праха и кости, пусть она знает, что они не реальны, мертвы, родители все равно выглядят на удивление убедительными.

Настоящими.

Оливия рассматривает лицо матери, другое лицо, не такое, как у девочки на портрете или гуля, который пришел к ней в комнату. Грейс Прио́р, наверное, была такой в день, когда впервые пробралась за стену, – она в летнем платье, подол скользит по коленям, а волосы заплетены короной.

«Посмотри на меня!» – просит Оливия, мечтая встретиться с матерью взглядом, но та не отводит глаз от другой зачарованной фигуры.

Отца Оливии.

Со шлемом в руках он стоит чуть поодаль, опустив голову, и рассматривает забрало. А потом поднимает взгляд, и Оливия видит на его лице собственные глаза, свои угольно-черные волосы, вьющиеся надо лбом, черты, которые искала и не находила ни в ком из членов семьи.

– Он был первым из четырех моих слуг-теней, – говорит хозяин дома. – Я создал его. Я всех их создал, но он был первым. Самым любимым.

Отец Оливии надевает шлем, металл обхватывает щеки. Хозяин смотрит на него, а на лице – печать гнева.

– Чем дольше живут тени, тем больше они становятся… собой. Начинают думать сами. Испытывают собственные чувства. – Он мельком смотрит на трех оставшихся солдат. – Этот урок я усвоил. – Господин вновь переводит взгляд белых очей на отца Оливии. – Он был упрям, ершист и горд. Однако все же принадлежал мне. А она его украла.

Он говорит, а родители Оливии начинают двигаться, словно марионетки в спектакле, плывя навстречу друг другу.

Почему ты не уходишь?

Грейс снимает шлем с тени. Он забирает его у нее, кладет на землю. Она притягивает тень к себе.

Если я протяну тебе руку, примешь ли ты ее?

Отец Оливии склоняется к партнерше, и та шепчет ему на ухо.

Свобода – что за жалкое слово для такого изумительного понятия.

Он оглядывается на хозяина, и Грейс берет его за руку. А потом увлекает за собой.

Не знаю, каково это, но хочу узнать. А ты?

Нет ни стены в саду, ни соответствующих декораций, но Оливия понимает, что произойдет.

У нас получилось. Мы свободны! И все же…

– И все же марионетки не живут без нитей, что ими управляют.

Оливия не хочет смотреть дальше. Однако взгляд отвести невозможно.

Я смотрю, как ты чахнешь. Боюсь, завтра я смогу видеть сквозь тебя. Боюсь, потом ты и вовсе исчезнешь.

– Я пытался ей объяснить, – говорит хозяин. – Шептал на ухо, кричал во снах. Что она должна его вернуть, иначе…

Пошатнувшись, ее отец падает на четвереньки. Тонкая кожа обтягивает кости, тело усыхает прямо на глазах.

Оливия рвется к нему, но хозяин хватает ее за руку.

– Смотри.

И тут отец поднимает голову, и на миг, лишь на миг, их взгляды встречаются. Он видит ее, по-настоящему видит, Оливия готова поклясться. Тень шевелит губами, шепча ее имя.

– Оливия, – говорит он, однако голос принадлежит не ему, это голос хозяина.

И все равно звук будто выворачивает ей душу, сжимая ледяными ладонями сердце.

А потом – пока Оливия смотрит, и мать ее смотрит, как и все остальные, – отец падает на пол, рассыпаясь прахом.

– Ей следовало вернуть его мне.

Это был не отец, твердит себе Оливия, это был не отец, просто копия, дубликат, но руки у нее трясутся. Посреди горстки праха лежит кусочек кости.

– Наверное, тогда я вышел из себя.

Посреди бальной залы Грейс в ужасе смотрит на останки возлюбленного и падает на колени.

– Я не создавал тебя, но произвел на свет твоего создателя, поэтому всегда ощущал тебя частью себя. Отсутствующей костью. Ты моя, а она отказалась вернуть тебя домой.

Грейс прижимает ладони к ушам, словно старается заглушить крики в своей голове.

«Хватит!» – думает Оливия. Мать, тонкая и хрупкая, склоняется вперед, зарывшись руками в расплетенные волосы.

Хватит.

– Если б она только послушалась…

ХВАТИТ!

Ее мать рассыпается прахом, и снова на полу остается лишь осколок кости. Сжимая кулаки, Оливия смотрит на него. Слезы, злые и горячие, жгут глаза.

А потом хозяин дома делает нечто чудовищное.

Он снова их воскрешает.

Щелчок тонких пальцев, и вокруг костей опять клубится прах, и вот родители уже поднимаются на ноги, точно так же, как раньше. Отец тянется за шлемом, мать с удивлением на него смотрит. На их лицах – ни страха, ни ужаса. Они переглядываются, словно в первый раз, и жуткий спектакль начинается заново.

Оливия пятится, но спиной упирается в доспехи. Тонкое, как дымок, создание преграждает ей путь.

– Знаешь, кто ты, Оливия Прио́р? Ты – искупление. Расплата за неповиновение отца и воровство матери. Ты дань, оброк, ты – принадлежишь мне.

Ее родители рука об руку идут по бальной зале. Мать тянется к отцу и шепчет ему на ухо.

Смотреть на это невыносимо.

«Зачем ты это делаешь?» – думает она, отводя взгляд.

– Что? – Он взмахивает рукой в сторону рожденных из праха созданий, и те замирают на полушаге. – Я это предлагаю.

Оливия качает головой. Ей непонятно.

– Ты не просто Прио́р, – заявляет хозяин, шагая к ней. – Здесь ты значишь больше.

Он взирает на нее своими бельмами, указывая на зачарованные фигуры.

– Я могу придать смерти форму. А ты – наделить ее жизнью.

Озарение захлестывает Оливию ледяной волной. Родители поворачиваются и выжидающе смотрят на нее.

– Твое место здесь, рядом с семьей. Всего лишь капля твоей крови на старой двери – и у тебя снова будут родители.

Ее отец обнимает Грейс. Та тянется к Оливии.

– Дом восстановится в твоих руках. Сады расцветут. Ты будешь счастлива. Ты обретешь дом…

Оливия бы солгала, сказав, что этого не хочет. Солгала бы, сказав, что соблазна нет.

Всего капля крови в обмен на все это. На семью. На дом. Разве оно того не стоит?

Твое место здесь.

Мать улыбается. Оливия представляет, как на ее щеки возвращается румянец. Отец смотрит на дочь с любовью, с гордостью.

Ладони так и горят.

Но это не ее родители… Грейс была человеком из плоти и крови, а стала призраком дома Прио́ров. Отец был порождением праха и тени, но превратился в кого-то более осязаемого. И пусть они никогда не встречались, Оливия знает: он бы этого не хотел.