Я постаралась вести себя так, как он: взять себя в руки. Но щеки мои густо зарделись, я ощущала, как кровь прилила к лицу и учащенно забилось сердце. Я заерзала на стуле, даже стала делать вид, что поправляю туфли и чулки — все, чтобы получше его разглядеть.

Разумеется, от Марины такое мое поведение не укрылось.

— Ты уверена, что вы с ним незнакомы? — стала допытываться она после службы, когда мы возвращались назад в кельи. Она схватила меня за локоть, чтобы я не так быстро шагала.

— С кем? — притворно удивилась я, избегая ее пытливого взгляда. — С мужчиной в синем шелковом костюме, о котором вы мне все уши прожужжали? Не знакома.

— Тогда почему ты едва ноги перед ним не раздвинула во время службы?

Я вспыхнула и остановилась. Какой стыд! Но больше всего я испугалась, что, как дуреха, выдала свою тайну. Если кто-то узнает, кто такой Джакомо, что он пришел со мной повидаться, — ему грозит тюрьма или изгнание. Считалась тяжким преступлением попытка соблазнить невинных девиц в монастыре. Я должна защитить и его… и себя.

— Он просто очень красив, вот и все. — Я взяла ее под руку, и дальше мы продолжили путь вместе. — Как полагаете, он еще вернется? — наивно поинтересовалась я.

— Думаю, что да, — ответила Марина. Она понимающе мне улыбнулась, как кошка, которая только что поймала мышь.

Джакомо приходил на все большие праздники, пять или шесть раз в сентябре. Ох, как же все монахини и послушницы ждали его появления! Как только одна замечала, что он погружает руку в святую воду у входа в церковь, тотчас же мчалась к остальным.

— Он вернулся! Пойдем… быстрее!

Монастырь только и гудел о нашем загадочном посетителе. И юные девы, и старые монашки — никто не мог удержаться, чтобы не посплетничать о нем.

— Наверное, у него умерла жена, бедняжка. Он ходит сюда помолиться за нее. Ему так одиноко!

— Нет-нет… он страдает меланхолией. И намеренно избегает общения с внешним миром.

— А может быть, он приходит сюда найти себе новую возлюбленную? — Все визжали и хлопали в ладоши.

Кроме Марины. Она держалась в стороне от подобных разговоров, от всех досужих домыслов.

Меня так и подмывало рассказать остальным, кто он такой, но всякий раз я одергивала себя. А оставшись одна, надувалась от гордости. Мой супруг приходит только для того, чтобы я могла его видеть. На большее не стоит и надеяться. И никакого вознаграждения для себя самого. Как же мне повезло, что меня так искренне и сильно любят!

Наступил конец сентября. Большинство дней каменные скамьи храма пустовали. И от канала уже не так воняло, в церкви во время заутрени было студено. Наступали холода.

В одну из сред Кончитта вернулась без письма от Джакомо. Раньше такого не случалось. Он всегда знал, что в среду надо ждать от меня письма.

— Что ты имеешь в виду, говоря: «Его не оказалось дома»?

— Я пошла относить ваше письмо; его дома не оказалось. Я вернулась еще раз спустя два часа. Его все еще не было дома. Я же не могла ждать, как идиотка!

— А слуга его был дома?

— Нет. Дом Брагадини был пуст.

Я села на кровать, не зная, что сказать. Кончитта попыталась было взбить мне подушку, поправить простыни и одеяло. Я протянула ей две монеты. Она ушла.

В ближайшие несколько дней Джакомо в церкви так и не появился. Меня охватила паника. В следующую среду я написала ему:

Я, как коршун, набросилась на письмо, с которым Кончитта вернулась из Венеции.

Что это означает? Я заплатила Кончитте четыре монеты, чтобы она на следующий же день отнесла ему мой ответ.

Он не ответил.

Все девушки сохли по нему. Пошли слухи, что его видели в монастыре. Неужели это его видели в частной комнате для свиданий с одной старухой? Стоял на коленях и плакал у алтаря в церкви?

Я не знала, во что верить.

Единственное, в чем я не сомневалась, — в том, что меня бросили.

Я без приглашения нагрянула в келью к Марине. Она сидела за столом и что-то писала при свете свечи, рядом с ней лежала горка смятых листов и брусок красного воска запечатывать письма, который ожидал своего череда. Я раньше никогда не видела, чтобы она исписывала столько страниц.

— Вы пишете своему возлюбленному? — поинтересовалась я у нее.

Она вздрогнула, как будто пробуждаясь ото сна, и прикрыла лист, на котором писала, рукой.

— Да… пишу. Понимаешь, мне так его не хватает. Он уехал в Париж.

— Надолго? Он же не… не забудет вас в разлуке?

— Ой, нет. — Она одарила меня, на мой взгляд, снисходительной улыбкой. — Он очень ко мне привязан.

Она вернулась к своему занятию. Я присела на диван без приглашения. Взгляд мой блуждал по всем роскошным предметам в ее келье. В мерцающем свете свечи поблескивало огромное золоченое зеркало; маленький бокал, который, казалось, был сделан из экзотического отполированного камня с прожилками янтарного, голубого и белого цвета; подвесная корзина с цветами из бронзы и фарфора. Теперь я знала, что корзина эта французская, скорее всего, подарок ее возлюбленного-иностранца.

— А вы… — заговорила я, отчаянно желая узнать ее тайну, — чем вы привлекаете своего возлюбленного?

Она, отложив ручку, с улыбкой рассматривала меня, будто решая, как много мне можно рассказать. Что такого она знала, чего не знала я? Мне так нужно было, чтобы она мне об этом рассказала.

— Нелегко выделить что-то одно, — наконец-то произнесла она. — Я всегда встречалась с ним в рясе. Ничто его так не возбуждает, как мое одеяние.