class="v">Whose restless course, by order whirls about

Of change and place, and still remains the same,

But how shall men’s, or manner’s form appear,

Which while I write, do change from that they were?

* * *

Our fathers did but use the world before

And having used did leave the same to us.

We spill what ever resteth of their store.

What can our heirs inherit but our curse?

For we have sucked the sweet and sap away,

And sowed consumption in the fruitful ground:

The woods and forests clad in rich array,

With nakedness and baldness we confound.

We have defaced the lasting monuments

And caused all honour to have end with us:

The holy temples fell our ravishments.

What can our heirs inherit but our curse?

The world must end, for men are so accursed,

Unless God end it sooner: they will first.

* * *

Never so many masters any knew,

And so few gentlemen in such a crew,

Never so many houses, so small spending,

Never such store of coin, so little lending.

Never so many cousins, so few kind.

Goodmorrows plenty, good wills hard to find,

Never so many clerks, ne’er learning less,

Many religions, but least godliness.

Justice is banished, law breeds such strife,

And truth: and why? for swearing is so rife.

Thus in her strength of causes virtue dies,

And vice without a cause still multiplies.

Томас Бастард (1565/6 — 1618)

Лепечущий малыш

Смешно и мило слушать, как дитя

Над первым слогом трудится, кряхтя;

Старается неловкая ракетка

Отбросить звук — но слабо и неметко.

Там язычок, толкаясь в нежный свод,

Никак опоры должной не найдет;

Курок дает осечку за осечкой…

И наконец — срывается словечко,

Смешно оскальзываясь на ходу, —

Как будто человек идет по льду.

Перевод Г. Кружкова

Песочные часы

Песочные часы привел я в ход,

Чтоб знать, как время за трудом течет.

Мне размышлялось туго, еле-еле…

Не то чтоб мысли все оцепенели,

Но, как улитки, медленно ползли,

Не в силах оторваться от земли.

Лишь время даром время не теряло:

Я глянул — часа будто не бывало.

Поток песчинок за стеклом бежал

И в каждый миг меня опережал.

Стой, время, переменимся ролями:

Ты школяром побудь, а я часами.

Погнись, пока я буду праздно жить

И временем крупитчатым сорить.

Беги, беги, песок неугомонный!

Что мне часы! ведь я батрак поденный.

Перевод Г. Кружкова

О предмете моих стихов

Мир малый, избранный моею Музой,

Необозримей девственных чащоб:

Тот, кто связался с этакой обузой,

Заблудится средь лабиринта троп.

Как зыбки эти сумерки! Как странны

Сплетения извилистых путей!

Какие смутные мрачат туманы

Дерзнувшего изображать людей!

Легко писать земли портрет парадный

Или рисовать июльский небосклон,

Чей лик, то дымно тусклый, то отрадный,

И в смене чувств порядку подчинен;

Но как явить мне облик человечий

В смешенье дум, в игре противоречий?

Перевод Г. Кружкова

О наследии отцовском

Рачительность отцов нам сберегла

Мир в целости, за малым лишь изъятьем.

Увы, мы промотали все дотла;

Чем нас помянут сыновья? — Проклятьем.

Мы истощили сок земли живой,

Засеяли бесплодьем наши нивы;

Леса и рощи, пышные листвой,

Теперь сквозят, клочкасты и плешивы.

Мы памятники прошлого смели,

Разграбили сокровищницы храмов;

И честь и слава — брошены в пыли.

Что скажут сыновья, на это глянув?

Мир обречен. Коль Бог не поспешит,

Сама же тварь творенье сокрушит.

Перевод Г. Кружкова

О веке нынешнем

Князей, господ кругом — как никогда,

А рыцарства не сыщешь и следа.

Как никогда, кругом домов богатых,

Но корки не дождешься в тех палатах.

Как никогда, друзьями полон свет.

«День добрый!» — «Добрый день!» — а добрых нет.

Ученых уйма, а ума не стало;

Тьма набожных, а милостивых мало.

В судах законы загнаны в тупик.

Где правда? Или там, где громче крик?

Век шествует вперед, бурлит, гордится.

Но гибнет истина, а грех плодится.

Перевод Г. Кружкова

Robert Devereux, 2nd Earl of Essex (1566–1601)

* * *

Seated between the old world and the new

A land there is no other land may touch,

Where reigns a queen in peace and honour true;

Stories or fables do describe no such.

Never did Atlas such a burthen bear

As she in holding up the world oppressed,

Supplying with her virtue everywhere,

Weakness of friends, errors of servants best.

No nation breeds a warmer blood for war,

And yet she calms them with her majesty.

No age hath ever wit refined so far,

And yet she calms them by her policy.

To her thy son must make his sacrifice,

If he will have the morning of his eyes.

* * *

Happy were he could finish forth his fate

In some unhaunted desert, most obscure

From all societies, from love and hate

Of worldly folk; then might be sleep secure;

Then wake again, and give God ever praise,

Content with hips and haws and bramble-berry;

In contemplation