— Криминалисты еще наверху? — спросила она.

— Нет. А что?

— Я бы хотела ненадолго прилечь.

В квартире у нее все было в порядке. Компьютер забрали, во многих местах остались следы порошка для снятия отпечатков пальцев, но остальное было нетронуто: разбросанные ноты, переполненная пепельница. Силия прошла в спальню Рэчел. На полу валялась куча грязной одежды, которую надо было стирать. Она встала на колени, взяла белое трикотажное платьице и поднесла к лицу. Если бы ей устроили проверку и среди сотен куч грязной одежды сказали по запаху найти вещи Рэчел — она бы справилась, и девочка нашлась бы. Даже если б миллион таких куч навалили — неважно, она все равно нашла бы среди них вещи дочери.

— Ты жива, — произнесла она, потом повалилась вперед и стала конвульсивно всхлипывать, освобождаясь от охватывавшего ее страшного напряжения. Придя в себя, она сказала: — Я знала, что с тобой все в порядке. Я это знала.

Она перевернулась на спину и постепенно стала успокаиваться. Ей было ясно, что это спокойствие временно и нестойко, может быть, даже неестественно, но в тот момент ей этого было вполне достаточно.

Силия заснула.

Рон сказал, что будет спать в мастерской и через каждые несколько часов вставать слушать, что творится внизу за дверью, но Нэнси отнеслась к его заявлению скептически. Она ему возразила, заметив, что Рэчел будет слышно, как он ходит по лестнице, и это будет ее пугать.

— А если у нее заболит нога? — спросил он.

— С ногой у нее все в порядке, — настаивала Нэнси. — Пусть это тебя не беспокоит. Не надо тебе к ней спускаться.

Когда она вышла из ванной, почистив зубы, он уже лежал в постели. Ей было приятно видеть, что он еще не снял трусы. Еще раньше она почувствовала, что он пользовался одеколоном, а делал он это только тогда, когда ему хотелось заниматься любовью. Она немного удивилась и даже слегка расстроилась от того, что ему захотелось этого именно теперь. Но не снятые трусы свидетельствовали об обратном — значит, его намерения изменились. На ней были трусики и маечка. Сейчас она не могла даже представить, что желание близости с Роном когда-нибудь к ней вернется.

Нэнси натянула до пояса свою половину простыни, но тут же ее скинула. Несмотря на открытое окно, вращающийся вентилятор и недавно прошедший дождь, в комнате было нестерпимо душно. Никто из них не решался включить центральную систему кондиционирования, потому что тогда в подвальной комнате могло стать слишком холодно.

— Я забыл впустить Ташу, — вдруг сказал Рон и стал слезать с кровати.

— Она у Рэчел, — напомнила ему Нэнси.

Он снова лег и через какое-то время произнес:

— Все-таки, мне кажется, ей больше хочется пианино.

— Я ей говорила про синтезатор, — ответила она. — А разве пианино туда войдет?

— Я смогу там его поставить, это же не концертный рояль. Вся проблема в том, чтобы снести его по лестнице. Сам я его не допру.

Даже если у нее было бы все в порядке с ногами, Нэнси очень сомневалась, что смогла бы ему в этом помочь.

— Ну, тогда все в порядке, — бросила она.

Ей пришла в голову мысль, что Рэчел — по крайней мере теперь — тоже прихрамывает. О том, что случилось, ей рассказали оба — и Рэчел, и Рон, и тем не менее она никак не могла избавиться от неловкого чувства вины за то, что произошло.

— Нам повезло, что, свалившись с этого стула, она не разбилась насмерть, — сказала Нэнси. — Бедняжка, она же только хотела выглянуть в окно.

— Она хотела разбить стекло.

— Ты не можешь ее за это винить.

— Я ее и не виню.

— В этой комнате все фальшивое, — продолжала Нэнси. — Окна есть, но они закрашены, даже на настоящие не похожи. Большой дорогой телевизор, но по нему можно смотреть только записи. Не понимаю, почему ты не хочешь подключить его к тарелке, а потом заблокировать каналы, по которым передают новости.

Рон хранил молчание.

— Можно ведь и так сделать, чтобы громкость была небольшая, правда? Чтобы она не могла врубать ее на всю мощь.

— Да, можно.

— Так за чем же дело стало?

— Я просто не думал об этом.

— Господи, Рон!

— Завтра все сделаю.

— Прямо с утра.

Он погладил ее по коленке:

— Прямо с утра.

Комнату наполнял алый свет от неоновой вывески расположенной рядом мастерской водопроводчика. Нэнси пыталась вспомнить, не забыла ли она выключить свет у себя в квартире. Попутно она вспомнила о подарке, который засунула под кровать, и сказала:

— Сегодня у тебя день рождения.

— Да, — ответил он. — Я думал сейчас о том, сколько времени прошло с кончины мамы. Двадцать шесть лет.

Нэнси подняла руку, будто отгоняя от себя его слова. Смерть матери в день его рождения всегда казалась ей дурным предзнаменованием. Кроме того, при любом упоминании о ней она вспоминала о конверте, который нашла около года назад. Она искала тогда шампуры для шиш-кебаба и в дальней части шкафа под пачкой старых рецептов обнаружила незапечатанный конверт из плотной бумаги, на котором было написано: «МАМА». Внутри не было ничего, кроме шести листков бумаги, покрытых какими-то каракулями. У этих каракулей были названия: «коммандер», еще какие-то, которые она не запомнила. Ни одно из них не имело ни смысла, ни какого бы то ни было, по ее мнению, отношения к матери. Интересно, было ли это как-то вообще связано с его матерью? Она никогда об этом не спрашивала. Во-первых, ей не хотелось, чтобы он знал, что она заглядывала в конверт, а во-вторых, у нее было такое чувство, что ответы могли оказаться слишком жуткими или очень печальными. В определенном смысле его детство, о котором он почти ничего не рассказывал, было еще хуже, чем ее. Она, по крайней мере, никогда не была одинока.

— Я купила тебе подарок, — сказала она ему, — но решила его сюда не приносить.

— Лучший твой подарок — это то, как ты сегодня держалась. Без тебя, Нэнси, мне бы этого никогда не сделать.

Ты сделал это без меня, подумала она, удержавшись от того, чтобы сказать ему, что она сделала без него — позвонила по телефону. Его бы от этого, наверное, удар хватил. А что бы он тогда предпринял? Собрал бы шмотки и увез Рэчел еще куда-нибудь? Лучше его без нужды не заводить, сказала она себе. По радио про это ничего не говорили, а если б репортеры что-нибудь пронюхали о звонке, сейчас бы эту новость уже мусолили на все лады.

— Ничего, Нэнси, не бери в голову, прорвемся, — сказал Рон.

Она отвернулась лицом к стене:

— Только вниз тебе не надо спускаться.

Нэнси озадачилась вопросом: любит ли она его или уже нет? Она представила, что он в тюрьме и другие заключенные бьют его по голове, обзывают жирным козлом, и это ее кольнуло. Нет, все-таки она его любит, по крайней мере любила тогда, когда поднялась из подвала и сказала: