Он на ощупь прошел в мастерскую и включил свет. Полотенце лежало под прилавком. Он взял его, вытер лицо и грудь. Внизу было гораздо прохладнее. Он бросил взгляд в сторону двери в подвал. Не замерзнет она там? Надо бы проверить…

Он взял ключ, прошел несколько шагов, потом остановился, пораженный легкостью, с какой ему почти удалось себя уговорить спуститься к ней.

И все же… А что, если с ней что-то случилось? Ведь она, кажется, стонет во сне…

Рон открыл дверь и вышел на площадку, а потом и сам не понял, как спустился с лестницы. Вспомнив о Таше, он решил, что ему повезло: если бы он ее разбудил, та своим лаем всех бы здесь подняла.

Он приложил ухо к двери. Ничего не слышно. Все в порядке, решил он, испытав разочарование, ведь заходить в комнату теперь не было нужды.

Рон сел на нижнюю ступеньку. Она здесь, рядом, меньше чем в десяти футах от него. На ней розовая ночная рубашка, которую купила Нэнси…

Он встал. Снова сел. Принялся раскачиваться из стороны в сторону, как будто только эти движения могли определить, оставаться ему здесь или войти. И тем не менее, даже смирившись с ощущением сознательного отказа от ответственности, он знал, что сможет себя побороть, и когда это произойдет, когда он перестанет раскачиваться, он будто пройдет сквозь огонь. Вот почему мне надо быть здесь, сказал он себе. Чтобы проверить свою любовь.

— Эй!

Рон резко обернулся. Наверху стояла Нэнси и отчаянно жестикулировала, требуя подняться. Он встал на ноги. Ощущение радости испарилось. Почему он раньше не отправил Нэнси домой? Теперь и вспомнить было трудно. Он забыл уже и ту причину, по которой так настойчиво приглашал ее сюда переехать.

Он зашел в мастерскую и затворил за собой дверь. На Нэнси он даже не смотрел, и когда получил первый удар по ребрам, ему показалось, что в него стреляли — снайпер какой-то через окно. Одной рукой он схватился за прилавок, а другую вытянул, пытаясь защититься против теперь вполне очевидных ее ударов — жестких, резких, бивших по телу, как камни влет.

— Эй! — сказал он. — Эй! — Рон старался говорить тихо.

В конце концов он схватил ее за руки. Какое-то время они пристально смотрели друг другу в глаза. Ее взгляд был полон гнева.

— Ты же обещал не спускаться вниз! — прошипела она.

— Ничего я тебе не обещал.

Ее напряжение спало, он отпустил ее запястья. Он подумал, что Нэнси теряет сознание, но она только припала на одну ногу.

— Я беспокоился о девочке, — сказал он. — Мы с ней вообще еще вместе не были, а вы вдвоем там часами сидите. А я? Кругом-бегом минут десять?

— Ну и что с того?

— Я хотел… посмотреть, как она там.

На него вдруг накатила такая волна усталости, что пришлось сесть на табуретку.

— Это из-за тебя она описалась, — сказала Нэнси. — Она от тебя пыталась там укрыться.

У нее так грозно сжались кулаки, что он напрягся, приготовившись к новым побоям. Где, интересно, она научилась так сильно бить?

— Неужели ты понять этого не можешь? — спросила она.

— Нет, — признался он.

— Потому что ты никогда ничего и никого не боялся. Никого, кто бы шел к тебе…

Ее голос сорвался, и неожиданно Рону стало ее жалко.

— Нэнси, — проговорил он, — ты же знаешь, я никогда ее не обижу.

— Но она об этом не знает.

— О господи…

Он вышел из-за прилавка и обнял ее. Нэнси прижалась головой к его груди.

В кровати он ее обнимал, пока она не уснула, потом повернулся на другой бок и бросил взгляд на фотографию, стоявшую на тумбочке. Света было достаточно, чтобы разглядеть рамку и трещину в стекле. Представить образ на снимке ему было не сложно — ведь сегодня прошло двадцать шесть лет со дня маминой смерти. Слегка напористая манера держаться, упрямый подбородок, костлявые колени… Уже очень давно девочка на фотографии стала для него совсем не той, кем была на самом деле.

Школа Дженни была в Берлингтоне, на той же улице, где работала ее мать. Поскольку головная контора «Алкана» располагалась по дороге в Берлингтон, отец по утрам отвозил их туда, для чего ему надо было выезжать на работу на час раньше, и, конечно, Рона, как бывало раньше, он уже к школе подкинуть не успевал. Но Рону это было до лампочки. Во-первых, он уже привык оставаться дома один. А во-вторых, его так и подмывало разобрать пылесос госпожи Лосон. И вот утром в понедельник, как только он услышал, что дверца машины хлопнула, он выкатил пылесос из кладовки в спальне и включил.

Всасывание было слабоватым, потому что — как ему уже было известно — выхлоп у этих старых моделей «гувер констеллейшн» был направлен в пол и создавал воздушную подушку. Он прочистил заборную трубу и натянул ремень вентилятора. Агрегат стал работать лучше. Госпоже Лосон он решил ничего не говорить. Ему меньше всего хотелось, чтобы она думала, что он починил пылесос для нее, желая удивить.

В тот вечер она разогрела замороженное куриное жаркое, пачку которого бросила в холодильник днем раньше. Рон вспомнил о том, как помер ее муж, и тщательно пережевывал каждый кусочек. Он заметил, что Дженни поступала точно так же. После ужина папа спросил, не хочет ли кто-нибудь поиграть в кункен, но госпожа Лосон сказала, что Дженни надо делать уроки, и когда ее дочь встала из-за стола, Рон почувствовал себя неловко. Доверительные отношения с отцом, так бесцеремонно нарушенные вторжением в их дом этой женщины, теперь стали казаться ему лишь игрой, которую он так глупо воспринимал всерьез.

— У меня тоже большое домашнее задание, — сказал он.

Проходя мимо, он бросил взгляд в комнату Дженни и госпожи Лосон. Дженни очень прямо сидела за письменным столом спиной к двери. Он прошел в свою спальню, лег на постель и стал думать о девочке. Интересно, правду ли она написала в этом своем рассказе о дне переезда… была ли она действительно счастлива от того, что они сюда переселились? Скучает ли она по отцу? По лошади?

Он скатился на пол и вытащил из-под кровати чемодан, в котором лежали старые игрушки. Под грудой танков, грузовичков и солдатиков он нашел своего шетлендского пони, обгоревшего с одного бока, — когда-то ему было очень интересно узнать, как горит пластмасса. Он бросил пони обратно в чемодан, порылся там еще немного и вынул черного скакуна по кличке Миднайт.

Внизу взрослые смотрели телевизор. Оттуда, как ему показалось, доносились какие-то не то стоны, не то причитания. Однако, прислушавшись, он понял, что звуки раздаются в комнате Дженни. Тогда он прополз по полу до противоположной стены и приложил к ней ухо.

— Пора спать, — уловил он слова Дженни, — спи давай, засыпать надо. — Потом снова пошли такие звуки, будто кто-то что-то канючил. — Ну, ладно, — сказала девочка, — так и быть, подогрею твою бутылочку.