из казачьих Советов, имевшихся поблизости, оказался Совет 1-й Донской дивизии, к которой принадлежали 9-й и 10-й полки. Председателем Совета был капитан Ажогин; кроме того, в его состав входили несколько надежных урядников и унтер-офицеров.

Одному из урядников – членов Совета поручено было докладывать периодически генералу Краснову о ходе переговоров с Дыбенко. Когда урядник явился и доложил, что Дыбенко требует немедленно арестовать и доставить к нему Керенского, я тоже находился в той комнате во дворце, которую генерал превратил в свой кабинет. Казаки в Совете колебались. Большинство из них, особенно офицеры, очень не любили Керенского и считали, что в деле Корнилова он предал 3-й корпус. Краснов, однако, сказал сержанту, что никогда не даст своего согласия на арест Керенского.

Через некоторое время урядник явился вновь и доложил о ходе переговоров. Казаки-офицеры высказали эмиссару большевиков свои сомнения по поводу возвращения Ленина в Россию через Германию; в ответ Дыбенко спокойно предложил арестовать не только Ленина, но и Троцкого, если казаки арестуют Керенского. После этого, сказал он, все трое должны будут предстать перед народным трибуналом и ответить на выдвигаемые против них обвинения. Это откровенно мошенническое предложение захватило, однако, воображение казаков – и с этой минуты удержать рядовых казаков в повиновении стало невозможно.

Генерал обдумал ситуацию и велел уряднику любыми средствами затянуть переговоры еще по крайней мере на полчаса и ни при каких обстоятельствах не давать согласия на арест Керенского, не поговорив еще раз с ним, Красновым.

После ухода урядника генерал Краснов подозвал к столу, за которым сидел, своего преданного адъютанта капитана Кульгавова. Кульгавов наклонился к генералу, и некоторое время они тихо говорили о чем-то. Затем Кульгавов ушел. Минут через тридцать он вернулся, подошел к генералу и еще раз пошептался с ним. Вскоре после этого вновь появился урядник, и Краснов сказал ему, что Совет может соглашаться на арест Керенского.

Керенского, однако, нигде не могли найти, зато при обыске дворца в одной из комнат был обнаружен связанный человек в нижнем белье и с кляпом во рту – один из матросов Дыбенко. Он смог рассказать лишь, что, когда он проходил по одному из коридоров дворца, кто-то неизвестный, беззвучно появившийся, вероятно, из боковой комнаты, внезапно набросил ему сзади на голову одеяло. После этого несколько человек, которых он не видел, молча схватили его, заткнули рот и завязали глаза, затем раздели и оставили надежно связанным лежать на полу.

Согласно некоторым источникам, Керенский бежал из дворца переодетый матросом, но нигде не упоминается, где он взял эту одежду, и, насколько мне известно, приведенный мной только что эпизод тоже не был описан ни в

одной публикации. Судя по внешности, никто из маленькой свиты Керенского не был способен задумать и исполнить подобную операцию – в отличие от энергичного и сильного капитана Кульгавова. Позже наедине я прямо спросил, его ли это рук дело. Он решительно отрицал. С чего бы он стал помогать такому-сякому Керенскому? Но одновременно, говоря со мной, этот замечательный офицер посмеивался, трогал свои пышные усы и вообще выглядел как кот, съевший канарейку. Его вид окончательно убедил меня в том, что он поклялся хранить это дело в тайне и отрицает все по приказу Краснова. У Краснова же были серьезные причины желать, чтобы эта история никогда не выплыла наружу.

Все инстинкты офицера, воспитанного, как генерал Краснов, в лучших традициях русской императорской армии, должны были восстать при одной мысли о возможности сдать общему врагу человека, находившегося под его защитой, – и не важно, насколько он не любил или презирал этого человека. Как мне кажется, генерал Краснов и сам арестовал бы Керенского, если бы победил большевиков и взял Петроград, но предать его и отдать красным он не мог.

Из последующих событий, которые я еще опишу, видно, что генерал Краснов обладал даром импровизации и способен был находить неортодоксальные и красивые, хотя иногда сомнительные, выходы из тех сложных и необычных ситуаций, в которых нередко оказывался. Я уверен, что в Гатчине в отношении Керенского он проявил именно эту свою способность.

В своих показаниях большевикам Краснов утверждал, что Керенский обещал ему поехать в Петроград для переговоров с красными; при этом подразумевается, что его бегство было совершенно неожиданным для генерала. Но как сам Краснов позже совершенно справедливо указывал, его собственные казаки были сильно настроены против него – некоторые даже призывали к его аресту по обвинению в том, что он предал казаков и дал Керенскому возможность скрыться. Очевидно, Краснов в то время просто не мог признать, что действительно сделал это.

Тогда арестовали всего одного человека – офицера для поручений у Керенского, некоего прапорщика по фамилии Книрша, которому, в отличие от остальных, не удалось тихонько ускользнуть. По приказу Краснова ему было разрешено свободно передвигаться по дворцу, но следом за ним повсюду ходил казак с винтовкой наготове, которому было приказано не спускать с прапорщика глаз. После этого Книрша, человек очень неприятный, то и дело попадал в какие-то трагикомические ситуации, чем смягчал общее напряжение.

Помню, например, как он ворвался в комнату Краснова. Следом влетели его страж-казак и некий армейский лейтенант, которого Дыбенко назначил красным комендантом дворца параллельно с нашим собственным комендантом. Если верить мемуарам генерала Краснова, его фамилия была Тарасов-Родионов. Обращаясь к Краснову «ваше превосходительство» – чего раньше никогда не делал, – Книрша начал истеричным тоном невнятно умолять генерала не выдавать его красным. Генерал попросил Тарасова-Родионова объяснить, в чем дело. Красный лейтенант спокойно сказал, что ему приказано было взять у Книрши письменные показания об обстоятельствах бегства Керенского; для этого он вызвал Книршу в свой кабинет. Паниковал же Книрша потому, что с Тарасовым-Родионовым у него были какие-то старые счеты и он боялся мести с его стороны. Незадолго до этого, например, красный отряд запасников, которым командовал лейтенант, сдался казакам на железнодорожной станции Гатчина (это было 27 октября ⁄ 9 ноября). Сводя счеты, Книрша четверо суток продержал Тарасова-Родионова в одиночном заключении без пищи. «Не бойтесь, прапорщик, – сказал тот, – я не такой негодяй, как вы».

Стремительно сменив «ваше благородие» на «товарищи офицеры», Книрша заверещал: «Вы что, забыли убийства в Выборге? Там в бухту бросали связанных по рукам и ногам офицеров, а после поставили на этом месте табличку «Офицерская школа плавания»! Не выдавайте меня ему!» В этот момент бородатый сибирский казак-караульный положил свою громадную лапу ему на плечо: «Не пужайтесь – не дам в обиду! Идем!» Когда все трое вышли, генерал обернулся к нам: «Что за типы Какая