впредь они не представляли собой опасности Риму. Поддерживая клиентские отношения, нобили выступали в сенате в защиту их интересов, в благодарность получая не только дары, но и признательность разной степени искренности. Показательны похороны Эмилия Павла – испанцы, лигуры и македоняне скорбели о потере благодетеля, который «всегда делал им добро и заботился о них как о родственниках» (Plut. Aem. Paul. 41). Разумеется, здесь очевидна явная доля «комплиментарности», но можно предположить, что иногда патроны осуществляли свои «благодеяния» даже в ущерб не самым существенным интересам государства, укрепляя собственные позиции и личные «профиты» в провинциях.

Напрасно Т. Франк считает такую политику «идеалистической»[875]. Некоторые провинции, покорённые римским народом, фактически стали вотчинами немногих аристократов. Цари и города превратились в клиентов нобилей[876], хотя официально считалось, что они находятся «in fide populi Romani» (Liv. XLV.13.7). Клиентела часто сочеталась с «гостеприимством», когда приезжавшие из провинций местные аристократы поселялись в домах своих патронов и просьбы или нужды своих земляков излагали им прежде, чем сенату, что укрепляло связи провинциалов с патроном[877]. Иногда такой патронат становился наследственным[878]. Как с некоторой долей преувеличения более ста лет назад констатировал И. Тэн, «государство стало достоянием нескольких знатных лиц»[879]. Магистратуры, в сущности, стали наследственными[880].

Особенно влиятелен был Сципион, патрон Испании, Карфагена, Селевкидов. Естественно, он, принцепс сената, хотя и был «империалистом»[881], принципиально выступал против создания провинций[882], так как они переходили непосредственно под юрисдикцию государства. Внешнеполитическая линия Сципиона и его группы была направлена на окружение Рима государствами, зависящими лично от них. Ослабленные, такие страны казались неопасными, в них не нужно было держать гарнизоны, отрывая италийских крестьян от земли, но последний аргумент был рассчитан на общественное мнение: спорно, о крестьянстве или о сохранении своего исключительного положения больше заботилась политическая элита.

Принципы полисной организации плохо приспособлены к управлению провинциями. Зависимость соседей в значительной степени осуществлялась посредством личных связей. Потому и роль немногих нобилей, монополизировавших внешнюю политику и управление, была исключительно высока. Новая знать, складывающееся сословие всадников и менее удачливые старые роды оттеснялись от управления и сопряжённых с ним доходов. Всякое территориальное расширение непременно вызывало внутреннюю рознь, ибо сделать сразу всех получателями новых доходов невозможно[883]. Антагонизм монархического по сути элемента (чрезмерная роль немногих лиц) и республиканских принципов не мог существовать долго. Противоречия усиливались. Именно во внутренних событиях кроются причины изменения внешней политики. Важную попытку проанализировать их предпринял А.М. Тюменев[884]. Однако он преувеличил роль всадников, тогда они ещё не обладали реальной силой. Никакой «партии» всадники не имели, «капиталистического класса» собой не представляли[885]. От большой политики они были отстранены и даже как сословие окончательно сформировались лишь к концу II в. до н. э. Даже в 130 г. до н. э. численность всадников не превышала 2400 человек[886], и хотя влияние сословия далеко не всегда эквивалентно его количеству, но приведённая незначительная цифра заставляет задуматься. Не было и единства внутри самого всадничества[887]. Только в послегракханский период значительная часть доходов от провинций перешла в руки всадников[888] и вырос их вес в обществе. Но и тогда их помощью активно пользовались одни сенатские группировки против других[889] – не всегда всадники выступали единой самостоятельной силой.

Состав оппозиции был пёстр и неоднороден, говорить о каких-либо партиях не приходится. Была оппозиция разных мелких группировок, сконцентрированных вокруг наиболее ярких вождей, и даже хаотичная оппозиция отдельных лиц. Мотивы – самые разные: недовольство засильем немногих, стремление к власти, личная вражда и элементарная зависть, неодобрение внешней политики, жажда самим наживаться на бесправных провинциалах и даже борьба за идеалы республиканского строя. Считать такую оппозицию «демократической» более чем наивно. Как и впоследствии, при Цезаре, люди, рядившиеся в одежды демократов, на самом деле были сплочены «одним только стремлением поживиться за счёт старого общества»[890]. Даже внутри нобилитета существовали раздоры, зависть и проявления жёсткой конкуренции[891]. Не следует переоценивать сплочённость нобилей – фамильно-родовые традиции часто могли перевешивать общесословные цели[892]. С другой стороны, даже в сенате имелись социальные различия, часто внутрисенатские конфликты провоцировали именно они, а не клановые интересы, как принято считать[893]. Говорить об оппозиции политически слабых «торгово-ростовщических элементов»[894] нет оснований. А вообще ни одна группировка целиком не отражала интересов отдельных сословий. Состав их был нестабилен, отношения внутри и между группами – достаточно сложными. Роль личности в такой борьбе была велика, но лишь как носителя идеологии и выразителя стремлений своей «личной» группы. Лидерство их во многом основывалось на авторитете и личном обаянии, родственных и дружеских связях, а не только «политической программе». Попытки выяснить, кто в какие группировки входил, и сгруппировать их по именам только запутывают дело[895].

Напрасно всю сложность политической борьбы зачастую сводят к противоборству Катона и Сципиона: за каждым из них стояли определённые силы. Сципион был крайне возмущён действиями Катона в Испании, направленными на создание провинции (см.: Nep. Cat. 2.2.). Однако сенат не согласился отменить ни одного распоряжения Цензора, несмотря на всё давление со стороны принцепса (см.: Plut. Cat. Mai. 11). И при этом личные отношения между Катоном и Сципионом были даже дружескими[896] – правда, это утверждение вызывает у нас серьёзные сомнения: об их ссорах и злословии Цензора в адрес Луция см.: Liv. XXXVIII. 54; Plut. Cat. Mai. XXXII; Nep. Cat. I.3.

Отдельный человек – это неразрешимая загадка, зато в совокупности люди представляют собой некое почти математическое единство и подчинены определённым законам. Это была борьба за ограничение политической и экономической исключительности немногочисленной верхушки нобильского сословия, в конечном счёте спор шёл о будущем устройстве государства и методах управления.

Старый аристократический метод не соответствовал новым условиям и не давал ходу энергичным новым людям, рвущимся к власти, сопряжёнными с ней бонусами и стоящим за более современные методы. Преимущества провинций перед внешней клиентелой убедительно доказал Катон в Испании: государство стало получать доход от рудников, на них же наживались публиканы. Государственные рудники Испании только с 178 по 157 г. до н. э. принесли казне около 50 000 000 денариев[897]! Появилась возможность приобретать земли в Испании, выводить колонии, началась романизация. Выгоды получали многие, а не только элита. Богатело государство, которое готово было делиться с народом. Десятина с провинций только с 200 по 157 г. до н. э. составила 130 000 000 денариев[898]! Экономическая выгодность провинций становилась очевидной для всех. Это могло стать решающим фактором. Плебс требовал установления