этом плане I67 и 146 гг. до н. э. дали лишь дополнительный импульс его процветанию, которое достигло пика после образовании провинции Азия.

От разрушения Коринфа выиграл Восток[796], италики, лишившись удобного торгового центра, перебрались на Делос. Южных италиков здесь стало относительно много, но вот самих квиритов не было до времени Гракхов[797]. «Римляне» греческих надписей сами в латинских надписях используют слово «италики»[798] (Sic! – А.Б.) Нет данных, свидетельствующих о преимуществах италиков на Делосе. Они никогда не держали в руках всю делосскую торговлю. Она была очень изобильной и разнообразной, едва ли «основным товаром на Делосе были рабы»[799].

Роль купцов и их влияние на римскую политику чрезмерно преувеличивается. Сильного и независимого купечества в Риме не было. Тем не менее мы допускаем, что в какой-то степени оно могло воздействовать на правительство. Однако экономическая жизнь Античности ставила во главу угла не столько ремесла и торговлю, сколько земледелие и землевладение[800]. В Риме торговля считалась занятием презренным, сенаторам она была запрещена законом. Консерватизм был очень силён[801], но многие сенаторы через подставных лиц, чаще всего либертинов, участвовали в морской торговле[802]. Либертины могли излагать патрону и свои торговые просьбы, но никаких политических мер сената, способствующих торговле, обнаружить не удаётся.

Италийские города были заинтересованы в связях с Востоком, если не у самих римлян, то у италиков появились там коммерческие интересы[803]. Италики получали выгоду от престижа Рима и распространяли свою активность как на Запад, так и на Восток. Определённый интерес к Востоку можно предположить, но его нельзя преувеличивать; он смог реализоваться в полной мере лишь к концу II в. до н. э. В сложной картине римской экспансии есть место и италийской торговле, но более чем скромное. Даже для экономически более развитого эллинизма «имеющиеся в настоящее время источники не подтверждают столь тесной зависимости внешней политики эллинистических стран от их экономических потребностей»[804].

В организации средиземноморской торговли после 146 г. до н. э. важно отметить, что торговый баланс Рима всегда был пассивным, ввоз в Италию преобладал над вывозом[805]. Рим стал центром не производства, а потребления[806] и зависел от снабжения из провинций[807]. Поэтому он никак не мог бороться за рынки сбыта. Италийские купцы не доминировали даже в Италии, не говоря уже о Востоке. Ремесло Италии находилось ниже среднего уровня развития ремесла в античном мире. А дальнейшему его развитию мешали наличие дешёвой рабочей силы и конкуренция более изящных и прочных изделий, получаемых с Востока[808]. Италийский рынок стал самым прибыльным рынком Средиземноморья. Большая часть товаров доставлялась восточными торговцами, им же доставалась и прибыль[809]. В важнейшей гавани, Путеолах, находились фактории купцов и государств, стояло множество иностранных судов. Характернейшая деталь: из 300 известных по надписям ранней Империи имён владельцев кораблей в Остии лишь 4 принадлежат определённо италийцам[810]. Даже если допустить, что часть остальных были просто подставные лица, на которых были оформлены корабли пусть даже сенаторов – сама по себе цифра очень многозначительна.

Денарий проникал на Восток медленно и победил здесь только к концу I в. до н. э.[811], долгое время основным платёжным средством оставались монеты восточной чеканки. Вообще эта зона товарооборота была занята способными греко-сирийскими торговцами, которые знали язык, прихоти и нужды Востока лучше Рима[812]. Рим не стал торгово-промышленным городом, торговый капитал не финансировал и не организовывал производство, фактически эксплуатируя его[813]. Рим не развивал производство на экспорт – напротив, желал жить за счёт производства покорённых стран, он никогда не воевал за рынки сбыта[814].

Средиземноморская торговля при Империи изменилась несущественно. Импорт в Рим был огромен, между тем как товаров, доcтойных экспорта, не было[815]. Наметилась и растущая конкуренция между провинциями и Италией[816], но фактов государственного протекционизма или свидетельств высокого экономического сознания римлян у нас нет. В 187 г. до н. э. сенат выговорил для римлян и их союзников освобождение от уплаты портовой пошлины в амбракийской гавани (Liv. XXXVIII.44) – это практически единственный известный случай, исключение, а не правило. Единственными, кто извлёк выгоду из этого договора, стали италики[817]. В мирных договорах с Карфагеном, Филиппом, Антиохом нет ни одной торговой статьи, что тоже подтверждает отсутствие приоритета или даже сильной заинтересованности Рима в развитии собственной торговли или подавлении торговых конкурентов.

Карфагенская доктрина «закрытого моря» не стала римской. В огромной империи возникла система почти совершенно свободного товарообмена[818]. Римляне не знали, что пошлины могут быть средством защиты от конкуренции[819], им был неизвестен монопольный принцип[820], у них мало исследований по экономике, а в их праве мало говорится о торговле и ремёслах. Римляне не имели связной экономической теории[821]. Об этом свидетельствует и ограбление провинций, процветавшее вплоть до падения Республики. Оно мешало торговым отношениям – торговля между провинциями, возможно, даже сократилась. Наконец, существование между провинциями внутренних таможен[822] отнюдь не способствовало развитию торговли.

По уровню производства ремесленных изделий Рим стоял ниже Востока, а впоследствии и некоторых западных провинций, и довольно скоро был оттеснён провинциалами и в производстве сельхозпродукции, попадая во всё большую и большую экономическую зависимость от провинций. Констатируя этот факт, Е.М. Штаерман сделала вывод, похоже, не замеченный многими нашими историками: «Следовательно, результаты империалистических захватов в Античности и капиталистическом мире были прямо противоположны; иными были и их главные цели»[823].

Дискуссия о роли экономических мотивов в римском империализме представляется бесперспективной. Одни отрицают эти мотивы[824] или считают их побочными[825], другие доводят до абсолюта. Оба мнения – крайности. Величайшей иллюзией является мнение, что войны всегда ведутся ради иллюзий[826]. В любой политической акции присутствовал экономический компонент[827]. Война всегда имеет основанием экономические побуждения, пусть не всегда ярко выраженные. Победа давала немедленный экономический эффект. Одним из главных стимулов была добыча, завоевательная война – не только политическое дело, но и коммерческое предприятие, обогащавшее участников[828]. По подсчётам Т. Франка, скрупулёзно исследовавшего все доступные источники, контрибуция и военная добыча (включая доход от испанских рудников до 178 г. до н. э.) только лишь с 200 по 157 гг. до н. э. дали Риму колоссальную сумму в 261 600 000 денариев[829], одна только сводка по источникам, перечисляющим всё это, заняла 12 страниц его книги[830]. И это не считая денежных подарков воинам и их личной добычи, которую вообще невозможно сосчитать! Денарий весом в 3,9 грамма серебра – крупная