– Кто-кто! Конь в пальто. Доцент с кафедры марксистско-ленинской философии.

– А она ему, что ли, зачет сдает?

Молчание.

– Может, она сдает ему зачет?

– Зачет?! Ой, нет, я сейчас обоссусь... Ну да: зачет! Ха-ха-ха: зачет! (В сторону.) Боб, слышь?! (Снова мне.) Клёвая ты чувиха! Даже разводить тебя не надо. Отсасываешь на счет «раз». У-у-умная, блин!

– Ну, может, он ее по философии просто немного... подтягивает...

– Угу... подтягивает. (В сторону, доверительно.) Боб! Слышь, Камержицкий – ой, не могу! – эту мочалку «немного подтягивает»... (Снова мне.) Нет, девушка, натягивает он ее, судя по всему, много, грамотно – и очень конкретно. Ха-ха-ха!!! Подтягивает!.. Натягивает, пялит он ее – по самой по полной!

– Послушайте, Таня, то есть Света, мне только надо убедиться, что она именно там. Живая!

– Да там эта блядь, там. Где же ей еще быть-то?

– Светлана! Пожалуйста! Следите за языком!

– Чё пиздишь-то?!

– Полвторого ночи! Метро закрыто! Я с ума сойду!

– А чё с ума-то сходить?

– То есть... как это?..

– Я говорю: отпустит... (Чиркает спичкой. Продолжает сквозь зубы, в нос.) Он ее, кстати... (Затягивается, мощно выпускает дым.) Он ее, кстати, на хату не заманивал. Она сама, блин, сучонка обконченная...

– Да почему вы знаете, что она там?!

– Да потому что у него жена, эта, как ее, узбечка, поехала в отпуск к своим узбекским маман-папан – чтоб кюшат слядкий-преслядкий урук. (Мужской голос: «Какой, блядь, урюк? Март на дворе!» Света, в сторону: «А у них там уже плюс двадцать четыре! У них ваще свои парники! У, кулачье черножопое! Ненавижу!..»)

Мне уже давно пора попросить телефон этого Камержицкого. Я понимаю, что сейчас, из-за подскока алкалоидных соединений в Светиной крови, момент самый к тому подходящий: душа ее предельно открыта для искренних и чистосердечных признаний.

– И что из того?.. (Продолжаю как бы «узбекскую тему».)

– Так раньше-то они днем трахались, а теперь, что характерно, она может у него и пооставаться... И не надо ночью с голой пиздой к метро трюхать!.. (Пауза.) Не знаешь, что ли? (Прикуривает снова.)

– Что? Кого?

– Да Скунса. От вас же к нему через день ходят.

– От нас?!! От кого?! Кто ходит?!!

– Ну, от вас: он же... это... соседского вашего пацана в универ готовит... Бабло-то взял, сука, вперед, сам же хвастался... А насчет «готовит»... ой, мама дорогая... он его приготовит, да... ха-ха-ха!... он его приготовит...

– Так это репетитор Валентина?..

– Ну!!! Дошло!.. А не пора ли мне баинькать?..

– Да откуда вы-то всё знаете?

– Откуда я всё знаю? (Смех.) Откуда я всё знаю... (Смех, стремительно переходящий в кашель, всхлипы, истерику.) Откуда я, я, я всё знаю?! (Отчаянный собачий лай. Сквозь него – мужской рык: «Да, откуда ты-то, сссука, всё знаешь?!» Звуки борьбы. Нечленораздельные восклицания, тупые удары, визг, звук рухнувшего тела.)

Короткие гудки.

И вот я уже стучусь к своим дорогим соседям. Сначала делаю это культурно: кулаками. (Разговор они, конечно, слышали. Но, если б хотели его пресечь, выскочили бы, выпрыгнули бы... эх, да разлетелись бы мои клочки по закоулочкам... Значит – слушали «с позитивным настроем», ловили свой кайф.)

– Ты чё, очумела? (Валентин, который готовится в университет.)

– Телефон дайте.

– Какой те, блядь, телефон? (Папаша.)

– Щас милицию вызовем!! (Мамаша.)

– Номер телефона.

– Кого те надо? (Валентин.)

– Твоего репетитора. Камержицкого.

– Игоря Викентьича? (Валентин, дурашливо.)

– Ты что, блядь, тоже учиться надумала?! Прямо здесь, щас?! (Папаша.)

– Два часа ночи! Совести нет!!! (Мамаша.)

– Не знаю я никакого Камержицкого. (Валентин.)

– Сводники! Сволочи!

– Кто это – сводники? Щас ты тут... (Папаша и сын.)

– Вы-ы-ы-ы, вы-ы-ы, вы-ы-ы!!!... (Ботинком – с размаху – в дверь.) Сволочьё-о-о-о!!!!

...А мы сейчас сделаем ина-а-аче. А мы сейчас сде-е-елаем. А мы сделаем ина-а-аче. Совсем ина-а-аче. А мы сейчас сде-е-елаем. А мы сейчас сделаем совсем ина-а-аче.

Телефонная кабина. Снаружи похожая на гроб, вздыбленный сугубо апокалиптически – или поставленный на попа в акте «циничного вандализма». Зато внутри кабина более благообразна: напоминает собачью будку и деревенский сортир одновременно.

Набираю номер своего «неосновного» рабочего. Хоть бы она была не пьяная! Хоть бы она была не пьяная, хоть бы...

– Василиса Петровна, здравствуйте! Это говорит...

– Бушь звонить, выебу.

Тон спокойный, ровный. Я бы сказала, деловитый. Интонация человека, принявшего взвешенное, целесообразное решение.

Короткие гудки.

Автомат выхаркивает монетку. Повезло! Снова набираю цифры.

– Василиса Пе...

– Выебу-у-у! П’шли все н’х’й!!!

Монетка снова выплюнута! Везет же мне! У кого другого бы она бы исчезла бесследно. Так. Для внедрения какой-либо информации в антропоморфный череп Василисы Петровны необходима тактика внезапной атаки.

– «Столичная»!!!! У меня «Столичная»!!!

– А?.. Кому?

– Сменщица звониииит! Слышите, аааа?!!! Смееееенщица! Ваша сменщицаааа!!!

– Чё орешь? (Миролюбиво.) «Столичная»? Ихде?

Я (спокойно):

– С собой. Только вы сначала посмотрите в телефонную книгу, и я принесу. Я принесу! Камержицкий такой – ну, есть такой Камержицкий, он деньги у меня занимал а у мамы приступ сердечный а в дежурной аптеке лекарство дорогое и где взять деньги а мама уже синяя а деньги у этого он одолжил месяц назад а скорая уколы не делает у них этого лекарства нет а в аптеке тоже не было но мне нашли я им туалетную бумагу достала лекарство теперь есть а теперь денег нет а деньги у Камержицкого а мама уже синяя а «скорая» ждать не будет а другую «скорую» не дождешься и не дозвонишься до них даже а деньги у Камержицкого а в аптеке дежурной ждать не будут уснут а мама тоже ждать не может а «скорая» тоже ждать не будет а деньги у Камержицкого...

...Ка... мер... Не «и», а «е»! Мер! «Е», «е». Ага! Жиц... кий... И. Вэ. Игорь Викеньтьевич...