Когда моя истерика слегка утихла и я лежала, уставившись невидящим взглядом в стену напротив кровати, в дверь тихо постучали, а потом она приоткрылась.

– Детка? – тихо позвала мама.– Ты не спишь?

– Нет, – прохрипела я.

Мама присела рядом со мной и погладила меня по голове.

– Как ты? – Я пожала плечами. – Вильма хочет поговорить с тобой.

– Не думаю, что сейчас лучшее время.

– Дай ей минутку. Если она будет говорить то, что ты не хочешь слышать, ты всегда можешь попросить ее уйти. Она очень переживает о том, что Адам обидел тебя. – Мама помолчала, давая мне время взвесить ее слова. – Так мне впустить ее?

– Да, – ответила я, садясь на кровати.

У меня было такое ощущение, что я проснулась после тяжелейшего похмелья. Голова была тяжелая, все тело ныло и было как будто ватным, по горлу словно наждачкой прошлись. Мама вышла из спальни и через минуту вошла Вильма. Я включила прикроватную тумбочку, рассеивая мрак в комнате. Лицо миссис Скотт было бледным, а глаза заплаканными. Вот так Рождество устроил нам Адам.

Вильма подошла ближе и присела рядом со мной. Взяв меня за руку, она сжала ее своей ладонью.

– Прости, Триша.

– За что вы извиняетесь?

– За то, что Адам наговорил тебе. Мне так стыдно.

– Вам нечего стыдиться, это все его вина, не ваша.

– Он мой сын, малышка. Господи, – шумно выдохнула она, – если бы я когда-то знала, что все закончится вот так, я бы терпела другую женщину в жизни мужа.

– Не говорите так, – отозвалась я, поглаживая тыльную сторону ее ладони. – Никто не должен такое терпеть.

– Он не справляется, Триш, и я не знаю, что с этим делать.

– Он должен сам сделать с этим что-то. Вы можете только поддерживать его и любить.

– Этого, видимо, недостаточно, – отстраненно пробубнила она, вытирая дорожки слез.

Мне стало больно за его маму. Она так сильно любит его, а он, вместо того, чтобы беречь ее, делает все еще хуже. Человек, который когда-то созидал, научился разрушать и получать от этого удовольствие. И это страшно. Невероятно страшно.

– Знаешь, я никогда не думала, что между вами могут испортиться отношения, – продолжила Вильма. – Когда-то мы с твоей мамой обсуждали то, как вы поженитесь, а мы будем делить внуков, которые будут приезжать на каникулы. Сейчас все это кажется таким далеким и неправдоподобным.

Вильма продолжала говорить о том, какие надежды возлагала на своего сына и нашу пару, а я слушала ее вполуха, потому что уже слышала это раньше от своей мамы. Внутренности скручивало, но не от того, что мы с Адамом не оправдали надежд родителей, а от того, что, скорее всего, уже ничего нельзя было исправить. Но самое страшное, что тогда дошло до меня, – это то, что если бы Адам вернулся и попросил прощения, я бы приняла извинения. Я бы, наверное, даже обняла его и сказала, что все будет хорошо. Потому что как бы сильно он не обидел меня своими обвинениями, он все еще был дорог мне. Наверное, дороже всех на свете. И я понимала, насколько тяжело ему было справляться со всеми навалившимися на него проблемами.

От этих мыслей хотелось ударить себя в рудную клетку посильнее и крикнуть: «Глупое, глупое сердце!» Вильма еще немного побыла у меня, еще раз извинилась и, попрощавшись, вышла. Я разделась, накинула вязанный кардиган и легла на кровать, прикрывшись одеялом. Тело бил озноб и его мелко потряхивало от пережитых эмоций.

Я проваливалась в сон со спутанными мыслями. Еще не до конца уснув, я видела перед глазами десятки картинок. Мы с Адамом на водонапорной башне, на пляже, в школе, играем в пинбол, обнявшись, смотрим фильмы, бросаемся попкорном, обсуждаем одноклассников. От этих воспоминаний было так тепло и уютно, как будто в дождливый день сидишь на веранде, завернувшись в уютный теплый плед, и наблюдаешь за тем, как тяжелые капли рассекают пространство, а твои руки греет чашка горячего какао с маршмелоу. А потом картинка сменилась, и я непроизвольно обняла себя, чтобы не дать сердцу разлететься на мелкие осколки. Адам с девушками из группы поддержки, с Ритой, кричащий на меня, с крепко сжатой челюстью и ненавистью в глазах. Еще сильнее поразила картинка того, как он выглядел за столом, когда просил прощения. Явно выраженная боль в его глазах и искреннее раскаяние. Боль, которая смешивалась с моей и искажала пространство вокруг. Каким-то шестым чувством я знала, что что-то вскоре изменится. Я лишь в глубине души молилась, чтобы эти изменения были к лучшему.

Уплывая в сон, я насильно заставляла себя не думать о плохом, и пыталась успокоить неистово бьющееся сердце. Оно как будто знало, предвкушало что-то, о чем я пока еще не имела ни малейшего представления.

Меня разбудил стук. Я приоткрыла глаза, дезориентированная после сна. В комнате была кромешная тьма, а в доме тихо. Значит, уже наступила глубокая ночь. Я бросила взгляд на будильник на прикроватной тумбочке. Три часа утра. И снова этот стук. А за ним еще. И снова.

Я замерла, испуганная, не знающая происхождения этого звука, пока мой сонный мозг, медленно выплывая из дымки, не осознал: стук в окно. Я медленно села. Вариантов было два: или ко мне стучится кто-то чужой и мне нужно бояться, или это… Нет, я даже не хотела надеяться.

Встав, я подошла к окну и отодвинула край шторы, чтобы выглянуть, но так, чтобы меня было не видно с той стороны. А потом это:

– Триша.

Адам. По другую сторону окна стоял он. Я раздвинула шторы и посмотрела на темную фигуру. Со стороны двора Скоттов падал рассеянный свет, и я не видела его лица, но фигуру Адама я узнала бы где и когда угодно.

– Триша, открой, пожалуйста, – услышала я приглушенную стеклом просьбу.

– Дура, дура, дура, – шептала я себе, пока открывала замок, а за ним и окно.

Адам, как всегда, быстро и ловко забрался ко мне в комнату, закрыв за собой окно. Он повернулся ко мне и посмотрел в глаза. Я молчала, ожидая, что он пришел сказать мне, а он так же молча рассматривал мое лицо.

Адам

Если бы в словаре напротив определения «самый конченный идиот мира» можно было поместить фотографию, там была бы моя. Зачем я сказал ей это? Почему снова решил обидеть? Я смотрел на то, как она все сильнее сжимается на своем стуле, и мой мир потемнел так, как будто в нем никогда больше не будет солнца. Словно его украли, потом вернули мне, но я, вместо того, чтобы бережно взять его в ладони, в очередной раз наступил на него грубой подошвой ботинка и втоптал в грязь.

Я должен был извиниться перед ней. Схватить в охапку, утащить в ее комнату и рассказать все, что она заслуживает узнать. Но вместо этого я извинился перед ее родителями и уехал. Куда? К Рите. Долбаный идиот, говорю же.

Едва открыв дверь, Рита обняла меня. Но не так, как раньше, а по-дружески. У нас был уговор, что мы расстаемся, но мы не перестали поддерживать связь. И я весь вечер переписывался с ней. Она жаловалась на то, какой скучный у нее Рождественский ужин, и как сильно ей хочется сбежать с него. Так что, когда я вышел из дома Триши, тут же набрал Риту и сообщил, что похищаю ее для прогулки.