потому, что его сексуационное развитие всегда оказывается незавершенным. Оно всегда может быть реактуализировано, даже если так называемое сексуальное развитие было завершено. Не имеет значения, что ценой некоторой путаницы Фрейд обозначает итог этой завершенности как «невроз», который анализ как будто призван исправить, и откладывает состояние, названное им «выздоровлением», до той поры, пока субъект не встанет на путь «окончательной сексуальной зрелости».

Момент этот постоянно ставится Фрейду в вину, но уже сам характер фрейдовской рекомендации анализа неопределенному числу лиц недвусмысленно показывает, что речь шла об итоге вообще любого полового развития. Анализ при этом не нацелен на исправление его дефектов, он может быть лишь продолжением ранее начатой процедуры сексуации, которая исключительно в силу лечебной инерции систематически характеризовалась последующими аналитиками в терминах «единой психической сущности», чьи повреждения анализ якобы призван устранить. При этом даже более поздние врачебные воззрения на анализ как на средство терапевтического прояснения желания или облегчения доступа субъекта к некоторым элементам собственного бессознательного не заходят настолько далеко, чтобы выдвинуть вопрос о сексуации на передний план. Не делает этого и философское знание, которое живо инстанцией желания интересуется, однако не воспринимает его иначе, чем в трансгрессивно-политических категориях, в которых сексуация как вопрос о неравновесности и производстве знания на ее основе с самого начала оказывается вытеснена вопросом о границах и проблематике их пересечения.

В этом смысле анализирование со времен Фрейда остается единственной культурной практикой, которая придает сексуированному различию значение, выходящее за пределы любой, даже максимально близкой к нему бадьюанской «философии пола». Желание аналитика и его продукт в виде желания анализанта ищут более принципиальный ответ, нежели тот, который способен дать «мужчина», своей сексуацией стремящийся углубить различия в отправлении желания. Позиция проанализированного желания как результат движения в том же направлении, не связана с описанной Бадью мужской позицией напрямую: множество примеров, и первый из них – карьера самого Фрейда, показывают, что генитальная мужественность и диктуемые ею, например, профессиональные стандарты заметно удалены от территории, где возможен анализ. Их историческая близость, обусловленная тенденцией возводить корни аналитической практики к врачебной деятельности, служит лишь отправной точкой для дальнейшей внутренней различительности.

С аналитической точки зрения, мужской способ сексуирования, даже сколь угодно состоявшийся, представляет собой такую же незавершенность в сексуации, что и женский – более того, при всем их несходстве они сталкиваются с общей для обоих преградой. То специфическое преимущество, которого мужской субъект при помощи любовной процедуры достигает в области сексуационной различительности, вносимой им в желание, за пределы этой процедуры может не распространяться и чаще всего ограничивается достижением генитальности, прекращающей дальнейшую сексуацию. То же справедливо и для субъекта женского.

Здесь и раскрывается смысл отцовской метафоры, который, вопреки сложившемуся мнению, состоит не в кастрации и перипетиях символического, ставящих субъекта перед лицом закона и запрета на инцест, а в принципиальной неуравновешенности желания, продолжающего сексуирование даже после завершения пресловутого полового развития со всеми его гендерными последствиями. Этим и порождено озвученное в семинаре «Тревога» сомнение Лакана в окончательности той точки, которой субъект в своем «естественном развитии» может достичь.

Глава 9

Вторая сексуация и ее пределы

Если доаналитическая сексуация субъекта, с точки зрения Фрейда, двухфазна, поскольку прерывается в период латентности, кладущей конец инфантильной фазе, и впоследствии возобновляется в форме сексуации пола, то анализ дает импульс к переходу в следующую фазу, в ходе которой желание воссоздается на основе новой неравновесности. При этом вторая фаза сексуации, во время которой субъект обычно попадает в анализ, основана на его самоопределении в отношении желания, отправляемого женской генитальной процедурой и порождаемым ею типом знания. Процедура эта является первичной, причем во многих смыслах. Во-первых, с ней субъект любого пола сталкивается в самом начале жизни, испытывая побуждение ответить на нее предъявлением иной позиции (с этим связано поставившее Фрейда в тупик «гетеросексуальное» самоопределение маленькой девочки, которая поначалу, как и мальчик, предлагает себя матери в качестве младшего спутника). Во-вторых, в дальнейшем субъекту надлежит корректировать свое желание в силу необходимости нечто противопоставить женской процедуре и невозможности предъявить в качестве желающего самого себя. Вот почему желание женщины в контексте вопроса пола традиционно представляется чем-то загадочным, неусвояемым.

В завершение фазы сексуации пола желание субъекта обречено застыть, окуклиться, что не означает, будто ничего не происходит внутри нее самой. Напротив, в ней заключена бо́льшая часть того, что субъекта интересует, – все переживаемые им успехи на любовной ниве находятся именно здесь, и пресловутая неусвояемость женской процедуры тому порукой. Кроме предполагаемой возможности что-то ей противопоставить в период ухаживания (с мужской стороны) и флирта (с женской), субъекту не на что больше опереться.

Несмотря на практическую неисчерпаемость циклов влечения, ограниченность рассматриваемой фазы очевидна. Вопреки надеждам Фрейда на ее благополучное генитальное разрешение, оформление невроза, которое в ней происходит, ставит субъекта перед невозможностью достичь удовлетворения иначе, как только систематически откладывая наслаждение, что обрекает его на расщепление и приковывает к анальному объекту. Откладывание это долгое время ошибочно считали следствием внешних сексуальных запретов, преодолеть которые пытались через сексуальное раскрепощение, определившее облик околополитического активизма – поначалу принимавшего антикапиталистические, а позднее гендерные и квир-ориентированные формы. Особенность последних состоит во внешней попытке преодолеть язык пола при фактическом поддержании границ половой сексуации за счет использования соответствующего дискурса. Термин «гендер», который служит стратегическим водоразделом между двумя философскими эпохами, ничего не меняет по сути – эксплуатируя умножение гендерных идентификаций, квир-движение тщится предложить субъекту то, что фазой второй сексуации просто-напросто не предусмотрено.

Напротив, психоаналитическое вмешательство стремится пересечь границы второй сексуации, и это единственная причина, по которой о желании аналитика вообще заходит речь. Невозможность точно обозначить эту причину вынуждает аналитиков концептуализировать анализ, противостоя как его многочисленным версиям, отступающим в область психологии, так и сомнению общества в его практической состоятельности и верифицируемости. Выказывая стоическое безразличие к этой критике (что, впрочем, не значит отсутствия тревоги по ее поводу), аналитическое сообщество оказывается перед ней бессильно в силу специфики собственной позиции, которая воспрещает реагировать или, во всяком случае, торопиться с публичными объяснениями. Столь же бесполезным для размежевания анализа с прочими практиками оказывается и простое перечисление принципов пресловутой «аналитической этики», поскольку большинство из них признаются и в рамках иных психотерапевтических методов. Строго очерчивая пределы допустимого в анализе, эти принципы ничего не говорят о том, что именно от желания аналитика исходит и каковы в конечном счете его намерения в отношении привносимого в анализ желания. Формально соблюдая предписанный этикет, аналитик попадает в двусмысленное положение, в котором, например, воспрещение прямого воздействия на анализанта, даже полностью аналитиком признаваемое,