существующему от века обозначению полового различия. В реальности вклад его состоит в изучении не столько поведения субъекта, сколько той сферы, над описанием которой бился еще Гегель и которая связана аффектом, вынуждающим субъекта занимать определенную позицию. Последняя имеет отношение не только к житейской, но и к профессиональной, публичной деятельности, сопряженной с тем, что в педагогике называют «формированием воззрений». Фрейд первым в современной интеллектуальной истории сумел совершить практически невозможное, показав, что это формирование также замкнуто на вопрос пола, не имеющий ничего общего с пресловутой «психологией полов».

Ранее нечто подобное пытались проделать Ницше и Вайнингер, чем в известной степени подготовили фрейдовский прорыв. Однако отсутствие теоретического аппарата и позиции для подобного маневра обрекло их на неудачу, помимо прочего обернувшуюся немалыми репутационными потерями для их учений.

Напротив, Фрейду удается обойти, а впоследствии и разрешить, эти затруднения прежде всего благодаря тому, что никакой философии, на создание которой Ницше и Вайнингер претендовали, у него не было. К примеру, в отличие от последнего Фрейд никогда не пытался убедить своих читателей в реальности некоей «женской сущности». Введенные им термины лишь показывали, что отмеченное полом желание служит аналогом, выразителем определенных диспозиций, к которым субъект в любом случае не окажется безразличен и которые, в свою очередь, способны сделать его желанным для кого-то другого. «Сами обстоятельства существования и реализации желания выступают его же, желания, предметом» – такова фрейдовская формула, которая не только закладывает теоретический фундамент аналитической практики, но и сдвигает с места нагромождение разнообразных философских достижений модерна, под напором гегелевского ветра сбившихся в кучу возле ницшеанского акта низвержения ценностей, наложившего на дальнейшее движение запрет.

Инновация Фрейда состояла в том, что в сексуированном желании, то есть несущем на себе отпечаток пола, он усмотрел не столько изначальную неравноправность, сколько далеко идущую неравновесность его отправлений. Для Фрейда вопрос сексуации представляет собой самостоятельный способ решить проблему различия полов не самих по себе, а применительно к желанию. Без этого принципиального момента идея сексуации останется непонятой. Именно потому, что неравновесность уже внесена в желание отцовской метафорой, оно само оказывается способно распространять асимметрию на все остальные явления, в которых реализуется.

Описанная неравновесность обнаруживает себя в проявлениях женского, «гендера», как его принято обозначать сегодня, хотя сам Фрейд с этим термином и привносимым им порядком мысли едва ли согласился бы. Так, несмотря на рессентиментное почтение, которым в культуре окружено мужское желание, во фрейдовской перспективе оно, наряду с речью реального отца, представляет собой лишь реакцию на женский способ желать. Последний же демонстрирует свою полную независимость, источник которой, впрочем, остается непроясненным.

Асимметрия легла в основание и известного фрейдовского вопроса о желании женщины, выразившем изумление не столько перед объектом этого желания, сколько перед его видимой независимостью. Последняя, как замечает Фрейд, и придает исследовательскому интересу к женскому желанию со стороны мужского субъекта пренебрежительный оттенок, обесценивающий женский вклад.

Мужскую пренебрежительность в этих вопросах принято объяснять страхом перед кастрацией. Однако ни на одном из этапов становления этого презрения не обнаруживается влияния воображаемой или реальной мужской власти, но лишь цепь сугубо теоретических познавательных операций, проделываемых мальчиком в ходе постижения условий, в которые другой со своим желанием поставлен:

Лишь впоследствии, когда на него [маленького мальчика] оказывает свое действие угроза кастрации, тогда это наблюдение [генитальной области девочки] становится для него многозначительным: воспоминание о нем или новое наблюдение вызывает в нем взрыв устрашающего аффекта и вынуждает его поверить в действительность угрозы, к которой он до сих пор относился иронически. Из этого соотношения вытекают две реакции, которые могут зафиксироваться, а затем каждая из них в отдельности или обе вместе или в совокупности с другими моментами могут надолго определить его отношение к женщине: боязнь изуродованного существа или презрение к нему, вызванное чувством превосходства. Но это развитие происходит уже в будущем, хотя и не очень отдаленном[40].

Фрейд вовсе не предлагает однозначной атрибуции источника этого пренебрежения, поскольку по отношению к ужасному открытию, которое совершает мальчик, оно в любом случае всегда будет отложенным. Впрочем, выказывает оно себя и раньше – в частности, Фрейд говорит об активном презрении, которое маленький мальчик питает ко «всем этим бабам». Будучи временно приостановлено латентной стадией, уравнивающей оба пола в играх и в школьном классе, оно не только возрождается в момент перехода к генитальности, но и сохраняется на всю жизнь в том самом первичном детском виде, в котором когда-то оформилось. Для некоторых наследующих Фрейду аналитиков существование этого презрения было настолько невыносимым, что они интерпретировали его как склонность мальчиков к поиску путей «нарциссического укрепления эго», чем лишь реактуализировали тезис о вторичности мужского желания, который Фрейд вводил совершенно иным путем. Теперь эта вторичность оказалась примитивным образом невротизирована, что выглядело маленькой местью (коль скоро многие из этих аналитиков были женщинами), попыткой ответного удара, очередной версией «мужского протеста», выставленного теперь в комическом свете[41].

Не прибегая к подобным околичностям и противясь любым попыткам внести в его систему искусственные объяснительные элементы, Фрейд продолжает характеризовать положение субъекта после обнаружения существования другого пола – теперь уже с женской стороны:

Иначе ведет себя маленькая девочка. У нее мгновенно созревает суждение и решение. Она видит пенис, знает, что у нее нет его, и хочет иметь его[42].

Принято пенять Фрейду, что тем самым он ставит половину человечества в ситуацию чуть ли не безвыходную, но фрейдовские притязания гораздо скромнее и ограничиваются констатацией наличия одного из элементов женской позиции, который, по мнению некоторых более поздних аналитиков, таких как Карен Хорни, отнюдь не играет в жизни женщины решающей роли. Девочке задним числом приходится признать утрату и обзавестись желанием в форме зависти, что, как известно, не сказывается на ее положении как женского субъекта и совершенно не затрагивает ее наслаждения. Заметив, что реализовать свое желание девочка сможет не раньше, чем у нее появится собственный ребенок, заменяющий ей фаллос, Фрейд вовсе не встает на шовинистскую позицию, вменяющую деторождение в обязанность женщине, которая в противном случае не сможет состояться как субъект. Он лишь действует в своей обычной логике: констатирует то, что видит в данном случае – что Penisneid при всей своей интенсивности не изменит основного вектора женского развития, включая отношение к мужскому желанию как к чему-то потустороннему и в известной степени женщине ненужному.

Есть, однако, нечто, к чему женщина не может сохранить безразличие, и это не отсутствие у нее органа как такового, а облик, в котором ее собственное желание предстает перед мужчиной.