Хирург взял нож.

— А теперь держите его. Ты — за плечи, а ты — за ноги, — сказал он, обращаясь поочередно к лакею и к Коутсу. — Еще мне нужна медсестра, чтобы подавать инструменты. — Его взгляд устремился на Беллу. — У вас хватит смелости?

У Беллы задрожали руки. Она никогда не думала, что придется заниматься чем-то подобным, но если она нужна Гримсби, значит, нужна Джеймсу. До сих пор она преданно заботилась о раненом герцоге. Неужели отвернется от него теперь?

Она сглотнула застрявший в горле комок, глубоко вздохнула, потом уверенно встретила испытующий взгляд хирурга и кивнула. Потом лишь на мгновение отвела глаза, чтобы не видеть, как он опускает руку с ножом.

Джеймс парил в облаках. Жар, уже много дней преследовавший его, отнял все силы, и он временами забывал, где находится и что случилось. Веки стали такими тяжелыми, что не хотелось открывать глаза. Сон был благословенным раем, местом, где он не испытывал боли, зато слышал нежный голос Беллы. Сначала это было Евангелие от Иоанна, потом — Евангелие от Луки, но дальше тексты смешались, как сложные законы, и вот он уже перестал вдумываться в смысл, а просто слушал звук ее голоса. Прошло еще какое-то время, и он вообще перестал что-то соображать, а лишь чувствовал ее присутствие. Он стал зависеть он нее, от прикосновения ее прохладной ладони ко лбу. Ему хотелось тоже касаться ее, поцеловать нежные губы… но ведь для этого надо проснуться. А во сне боль уходит, поэтому надо спать… спать…

Разбудил его крик. Глаза открылись. Кто-то пронзал его живую плоть, резал ее, кромсал на куски.

— Господи! — воскликнул он. — Помилуй меня!

Над ним склонились какие-то люди. Один человек, здоровый как медведь, крепко держал его за плечи, другой — за ноги, а какой-то тощий как жердь мясник резал его бок. Джеймс дернулся, попытался вырваться, но нож повернулся, и у него все поплыло перед глазами. Боль казалась адской — ничего подобного он раньше не испытывал. Еще чуть-чуть, и он провалится в благословенное забытье.

— Я почти закончил, — сказал мясник. — Никогда не видел столько гноя. Странно, что инфекция не отправила его на тот свет еще неделю назад.

Джеймс хотел что-то сказать, но его накрыла очередная волна боли.

Мучитель открыл черную банку, и в какой-то момент Джеймсу показалось, что сейчас он извлечет оттуда ненавистных пиявок. Но все оказалось еще хуже. Он достал из сосуда немного странного вещества и нанес на рану, а Джеймсу показалось, что его швырнули в адское пламя.

— Ублюдок! — прорычал Джеймс.

— Спокойно, ваша светлость, худшее уже позади.

Пребывая в полузабытьи, Джеймс понял, что хирург зашивает рану, а потом почувствовал, что его никто больше не держит. Он попробовал шевельнуться, но боль никуда не делась, и конечности его не слушались — не желали двигаться согласованно. Стекавшие по лбу капли пота заливали глаза.

Хирург передал банку Коутсу.

— Это заживляющая мазь, сделанная из смолы и вербейника. Ее необходимо накладывать на рану дважды в день независимо от возражений герцога. Понятно?

— Да! Да!

— При Ватерлоо многим солдатам повезло меньше, чем его светлости, который все же остался в живых после двух недель неправильного лечения. Ваш герцог — сильный человек. Тем не менее нет никакой гарантии, что он все же переживет инфекцию и кровопускание. Следующие несколько дней будут решающими.

Через три дня после приезда доктора Гримсби молитвы Беллы оказались услышанными и жар у Джеймса спал. Слава Богу, он будет жить! Впервые за последнее время она вздохнула с облегчением. Прошла неделя, и к Джеймсу вернулись аппетит, цвет лица, а вслед за ним — надменность, гордыня и дурное настроение из-за слишком долгого пребывания в постели.

Белла открыла дверь его спальни и обнаружила Джеймса отчаянно старающимся сбросить одеяла и встать. Коутс прилагал ничуть не меньше стараний, чтобы помешать ему совершить это безрассудство.

— Я хочу встать! — негодовал Джеймс. — Мне надоела эта чертова постель!

— Но приказ доктора Гримсби, ваша светлость!

— Скажи ему, пусть проваливает к дьяволу! Я чувствую себя лучше и могу встать!

Коутс поднял на нее взгляд, полный отчаяния и мольбы.

— Миссис Синклер, быть может, вам удастся вразумить герцога.

Белла молча кивнула. За время болезни Джеймса они привыкли друг к другу и почувствовали взаимную симпатию. Доктор Гримсби каждый день навещал пациента, но основная тяжесть ухода за больным легла на плечи Беллы и Коутса. Оба очень хотели, чтобы Джеймс поправился, но их мотивы были разными.

Коутс был преданным слугой, он заботился о хозяине и желал ему только хорошего. А Белла чувствовала свою вину и ответственность за страдания герцога. Но сама себе она могла признаться, что привязалась к Джеймсу и, похоже, полюбила его, искренне полюбила.

— Прячешься за женскими юбками, да, Коутс? — проворчал Джеймс.

— Дай мне банку с мазью — сделаю перевязку, — вздохнула Белла.

На озабоченной физиономии Коутса проступило настолько явное облегчение, что Белла едва сдержала смех.

— Вы ангел в человеческом облике, миссис Синклер, — с чувством заявил слуга и устремился вон из комнаты, на ходу вручив ей лекарство.

— Коутс знает, что тебе будет легче легкого убедить меня остаться в постели, — сказал Джеймс с усмешкой.

Белла сильнее сжала банку.

— Я вижу, вам действительно лучше. Позвольте мне заменить вашего слугу и сделать перевязку.

— Рана совершенно зажила.

— Возможно, но в данный момент я боюсь доктора Гримсби больше, чем вас.

Герцог ухмыльнулся:

— Никто не сможет меня упрекнуть в том, что я отказал даме.

Она поставила банку рядом с кроватью и придвинула стул. Обаяние герцога вернулось вместе со здоровьем, и Белла чувствовала, что теперь оно действует на нее куда сильнее. Больной сцепил руки над головой и откинулся на подушки.

На нем была свободная белая рубашка и бриджи, и Белла мысленно поблагодарила Коутса за то, что предусмотрительно одел хозяина. Теперь, когда он больше не страдал от лихорадки и быстро шел на поправку, она понимала, что не должна оставаться с ним наедине, тем более в спальне. Мечущийся в жару, стоящий на краю могилы герцог — это одно, а здоровый и красивый Джеймс Девлин — совершенно другое.

Однако почему-то она чувствовала нечто сродни разочарованию, понимая, что больше не будет за ним ухаживать.

Белла подняла его рубашку, и у нее участился пульс. За время болезни он сильно исхудал, и теперь у него можно было пересчитать все ребра. Ей много раз приходилось видеть его обнаженный торс во время болезни, но ни разу она не ощутила ничего, кроме искреннего сострадания. Теперь он поправился, и к ней вернулись другие чувства.