Вот и правильно.

* * *

Впрочем, у этого рассказа может быть много концовок:

1. (романтическая):

Войдя в вагон, он сразу увидел ее, хотел отвернуться, но не успел. Она смотрела на него открыто и спокойно. Он сел рядом с ней. Она молчала. Тогда он вдруг взял ее под руку.

– Не боишься? – спросила она.

– А ты? – спросил он.

2. (мистическая):

Увидев ее, он тут же вышел из вагона. Поезд уехал. Он перевел дух. Огляделся. Она сидела на мраморной скамейке, уткнувшись в телефон. Он отвернулся и отошел в сторону, левее, поближе к первому вагону. Подошел поезд. Войдя в вагон, он сразу увидел ее.

3. (печальная):

Он вышел и дождался следующего поезда. Сел в него. Поезд тронулся, но, едва въехав в туннель, остановился. Потом его подали назад. Всех высадили. Полицейский объяснил, что в предыдущем поезде произошел теракт.

Потом он всю жизнь жалел, что даже не спросил, как ее зовут.

4. (циничная):

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо вам огромное. Я буду там жить один, только один, совсем один… Как вы велели!

– Не за что, – сказала она и стала звонить какой-то Алечке.

Она громко делала распоряжения насчет квартиры. Вымыть, переставить, набить холодильник и все такое.

Потом написала ему адрес и велела завтра утром приехать по этому адресу, перевезти вещи.

Наутро он стоял с двумя чемоданами у дубового подъезда старого, но только что отремонтированного дома на Малой Бронной, а охранник строго, брезгливо, но отчасти сочувственно говорил:

– Какая Алевтина Никитична, нет тут никакой Алевтины Никитичны, вы что-то путаете, молодой человек. Или, возможно, вас ввели в заблуждение.

5. (добрая):

– А вот в ту квартиру мы поедем после завтрака? – спросил у нее Слава рано утром, выпутавшись из большого пухового одеяла с драным пододеяльником и спустив ноги на вылинявший коврик.

– Зачем? – спросила она. – Разве тебе здесь плохо? Принеси чаю… Ох, какой ты хорошенький голый!

Ну и так далее.

– Не понимаю все эти радости, чтобы четвертый номер, «пуш-ап» и все такое, – вдруг ни с того ни с сего сказал мой друг, художник Сева Шатурин. Мы с ним сидели в кафе. – Лучше совсем ничего, чем вот такие сиськи!

Он сложил руки на груди и поднял локти вперед.

– Ты чего это вдруг? – спросил я.

– Да так, – он слегка покосился в сторону.

За соседним столиком сидели две девушки, обе как с картинки – у каждой талия тонкая, ноги длинные и великолепный бюст.

– Хватит об этом думать, – сказал я. – Тебе уже поздно.

– Вот так вся жизнь, – сказал он. – Сначала мама говорит «тебе еще рано», а потом лучший друг говорит «тебе уже поздно». А жить, жить в свою радость – когда? Но у меня была вот такая. У нас на курсе такая была. Вообще фантастика. Ох, как вокруг нее все прыгали. Я тоже. Но я не надеялся. Конкуренты очень сильные. У одного папа генерал армии, у другого – народный артист СССР, главреж московского театра. Да и другие ребята в институте, поинтереснее меня. Красавцы, таланты… Что я мог? Ничего я не мог. Букетик тюльпанов принести и по пьянке на одной коленке перед ней стоять, пить вино из туфельки.

– Да? – удивился. – Пил вино из туфельки? Как гусар?

– А то! Еще как. Не один раз. А она на меня вот так сверху глядит и глаз щурит. Как снайпер. Из-за бруствера своих грудей. В общем, я говорил слова, целовал туфельку, стоял я на одном колене и все-таки достоялся… В конце концов мне было дадено.

– Завидую!

– Не надо, – сказал он. – Смешно, конечно, глупо, бессмысленно, цинично и неблагородно… а также неблагодарно… Но я так мечтал увидеть ее обнаженной… – он замолчал и уставился в одну точку.

– Ну, что там было, скажи словами.

Он отрицательно помотал пальцем:

– Это неблагородно, словами. Тем более что она жива-здорова и живет недалеко. В общем… – с выражением сказал он, – в общем, все оказалось не так, как казалось.

– Ясно, – сказал я. – И для бедного мальчика Севы это был такой шок, что с тех пор он боится больших бюстов. И любит худеньких женщин с маленькой грудью. Ну и дальше что? Потом ты ее, конечно, бросил.

– Что ты! Это она меня бросила. На третий раз. А если точно, то вот как – второй раз был, а третьего уже не было: она пришла и сказала, что всё. Странно. Если всё, то зачем приходить? Она вообще была странная. Хотя с такой фигурой.

– Ничего странного, – сказал я. – Обычное дело. Легкий шантаж. «Я пришла сказать, что между нами все кончено!» Подразумевается: «Ну позови же меня замуж!»

– Я ее еще до первого раза звал замуж. А она смеялась. Сказала, что ей еще рано. Что она хочет жить! «Жи-ы-ы-ы-ть, понял?» Я не понял. Я потом понял. Она ушла от меня к этому другу моему, сыну генерала армии. А потом он застал ее со своим папашей. Ну то есть своего папашу-генерала – с ней. Он застрелился.

– Генерал? – я почему-то засмеялся. – Из наградного пистолета?

– Какой ты злой, – сказал Сева. – Не генерал, а сын. Наш друг и товарищ. Мы его всем курсом хоронили. Мамаша рыдает, папаша весь черный… А она хоть бы хны. Стоит себе с двумя цветочками. Кажется, ей даже понравилось. Роковая женщина. Потом у нее такая как бы схема вышла: заводит роман с каким-нибудь сыночком, а потом с его папочкой. Скандалы были, били ее пару раз. Жёны, что характерно. Одна тетя лицо ей повредила, отверткой. Щеку проткнула. Ничего, зашили… Один дядя от нее в эмиграцию уехал, со всей семьей. Конечно, если на тебя такие буфера выкатят, тут либо сдавайся, либо беги.

– А откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Вы что, продолжали общаться?

– Не совсем. Один раз мы вдруг оказались вместе в одной компании, она хорошо так кирнула, и я ее домой повез. Спрашиваю: «Ну, как ты?» Стала хвастаться, спокойно и весело: с кем, когда и как. Говорит: «Я это не от любви и не от разврата, и даже не для секса, а чисто для биографии. Для мемуаров. От мужиков другого толка нет, извини». Я говорю: «Экая ж ты все-таки тошнит какая откровенная!» А она: «Я ж с тобой, пардон, это самое. Значит, ты мне теперь как родной брат. Вот я тебе говорю всю правду». Довел ее до квартиры, говорю: «А то давай по старой памяти? Разочек?» – а она: «Ты что! – смеется. – С родным братом нельзя! Ни-ни!» Так и разбежались, лет тридцать не виделись.

– Ну и ладно… – сказал я.

– А буквально год назад я ее снова встретил. Узнали друг друга, обнялись. Как дела, что да как… – Сева Шатурин приблизил ко мне лицо и прошептал: – Она ничего не помнит! Я ей про одного, про другого, про генерала и про Вадьку, беднягу, сына его, про того режиссера, про Толю Меленьтева, про Лаврика, про Никиту, про Костомарова, про Котьку, еще про пять человек, о которых она мне сама в тот раз хвасталась! Я думал, притворяется. Говорит: «Нет, правда, не помню. Честно не помню!» Я говорю: «А как со мной трахалась, помнишь?» – «Точно было? Докажи!» – «Могу твои сиськи подробно описать. В одетом и голом виде». Смеется: «Верю, верю! Но все равно не помню! Хоть убей!»