Расчет оправдался частично. Отсюда прекрасно было видно несколько залитых лунным сиянием улиц, крыши домов – вид сверху вниз. Но ни края поселка, ни двухэтажек я не увидела.

Наверное, зря я тут хожу. Уверена, эти двухэтажки давно снесли. Или эта фотография вообще в другом городе сделана? Я ведь не знаю, кто и зачем мне ее подсунул! С чего я взяла, что он друг и хотел помочь? Может, все как раз наоборот!

По верхам деревьев пробежал ветер, зашумела листва, закачались тени. Только теперь я обратила внимание, что до сих пор в поселке царило полное безветрие.

Правда, минуту спустя ветер стих. А тени…

Я заметила, как в конце соседней улицы возникла человеческая фигура. Медленно, с низко опущенной головой брела она вдоль забора, прямо по зарослям бурьяна, которые, похоже, не мешали ей двигаться. Так же обреченно. Кажется, это был мужчина, невысокий и худой, но ни лица, ни каких-то подробностей внешности различить было невозможно.

Мама, а это еще кто?! Мимо забора у «моего» дома тоже шел человек. Шел так же неторопливо, голова чуть приподнята, и уж его лицо я видела четко… Лучше бы не видела! Вид у него был крайне изможденным, глаза глядели в никуда – блеклые, выцветшие, словно белые пятна. И само лицо – мертвенно бледное, словно никогда не видело солнца…

И тут я поняла, что было не так во всех этих людях. Они не отбрасывали тени!

В конце улицы возник еще чей-то силуэт, и я не выдержала. Спрыгнула с комода и забилась между мешками с каким-то хламом, сев прямо на пол. Отдышалась, попыталась взять себя в руки. Кто эти люди? Вампиры, зомби, ходячие мертвецы? Нет, не подходит – и мертвецы, и зомби, и даже вампиры отбрасывают тень. Тень отбрасывает все, что имеет плоть.

Это призраки, поняла я. Призраки давних дней, а может, неприкаянные души.

А еще я поняла, почему поселок выселили.

Ах, как умно и тонко заметила Алевтина, когда говорила, что живых людей здесь не осталось! Хоть бы предупредила, что ли. Или думала, что я сама догадаюсь? «Ну да ладно, теперь я в курсе насчет особенностей здешней фауны», – зло подумала я.

Некстати припомнилось, как однажды я позволила себе рассказывать о своих познаниях в мистике девчонкам во дворе. И тут же получила ехидное замечание, что везде-то я побывала, все-то я знаю. Ага, знаю. Одного только не знаю – как мне дальше продолжать поиски. Слоняться по улицам вместе с этими… Брр!

Или дождаться утра да поискать гестапо при свете дня, а потом вернуться на какой-нибудь попутке?

Нет. Мне было сказано, чтобы вернулась утром, и я не знала, почему так. Возможно, меня ограничили во времени, а может быть, сегодня единственная ночь, когда эти поиски имеют значение. Но так или иначе, следовало вставать и действовать.

Вставать не хотелось. Некстати навалилась усталость – зря я сегодня так рано поднялась. Да и страшно было… очень страшно.

Я машинально достала из кармана фотографию гестапо, и вместе с ней выпала вторая, с изображением Лиленьки и Фени. Зачем мне ее дали? Может, там тоже какая-то подсказка?

Включив фонарик, я стала ее рассматривать. На первый взгляд девушки казались похожими – почти одинаковые прически, сходные фасоны платьев. Но посмотрев внимательно, можно было заметить разницу. Блондинка имела тонкие, изящные черты лица, светлую кожу, а в ушах у нее были массивные золотые серьги – по два крупных темных камня в каждой. Драгоценные, наверное, подумалось мне. На груди сверкала большая брошь с такими же камнями.

Вторая красавицей не была. Плоское, скуластое лицо, веснушки, черты самые простецкие. Сразу подумалось, что это Феня, а блондинка – Лиленька, а не наоборот. И что эта Лиленька, наверное, перебирала тонкими пальчиками клавиши фортепиано, а Феня доила коров или стояла у станка.

И обе смотрели прямо на меня. То есть в объектив. Интересно, кто-нибудь думал, глядя в объектив фотоаппарата, что он в этот момент смотрит в глаза многим людям, которые еще, возможно, даже не родились.

Ну и кто эти девушки? Может быть, они сгинули в том проклятом гестапо? Или дожили до наших дней и остались последними, кто хранит некую тайну, с этим гестапо связанную?

Вот, думай-гадай, а задание нужно выполнить до утра! Я была в отчаянии, лихорадочно думала, не сводя при этом сосредоточенного взгляда с их лиц, а они внимательно смотрели на меня. Стало даже казаться, будто они хотят что-то сказать, но по понятным причинам не могут. Старая, порыжевшая фотография словно скинула налет времени, и я четко, во всех подробностях видела изображение двух живых, по-настоящему живых девушек. И за спиной у них была не блеклая стена, а зеленоватое тканое полотно, а сбоку, за кадром, находились другие люди…

Как же я устала…

Как же я устала… Двое суток без сна. А может, и больше. Но не оттого так гадостно на душе…

Длинная шинель почти доставала до земли, цеплялась за прошлогодний сухой бурьян. Я шла по улицам родного рабочего поселка, где прошли мои детство и юность. Как давно я его не видела, как хотела увидеть снова!

Только теперь он был пуст. От многих домов остались руины – что-то уничтожила бомбежка, а что-то было растащено на дрова. А люди… Людей здесь больше не было. Когда наш отряд вошел сюда, то из живых мы здесь встретили только двоих – старика и девочку-подростка. Девочка не говорила совсем, а старик был явно сумасшедшим и в ответ на наши вопросы только выкрикивал что-то невразумительное. На вопрос, есть ли здесь еще люди, он горько заплакал, а девочка провела рукой по шее и тоже заплакала. Впрочем, трупов на улицах мы пока не видели.

Немцы ушли отсюда совсем недавно. Что здесь было? Этого не знал толком никто. Моя душа болела не за родных – они-то были эвакуированы вместе с оборонным заводом, на котором работали, и исправно писали письма. Но как же соседи, приятели и особенно лучшая подруга Лиленька…

Она была красавицей, не то что я. У нее украшения были старинные, золотые, еще с царских времен в их семье передавались по наследству. И в квартире у них было красиво – паркет, свечки в канделябрах, картины на стенах, и стол к обеду сервировали. Не то что мы – жили в мазанке, в дом входили – не разувались. А еще у моей подружки был любимый плюшевый медведь. Смешно сказать – хоть не маленькая уже была, а все спала с ним в обнимку и разговаривала, как с живым. Она была такая нежная и хрупкая, моя Лиленька.

С тех пор как я пошла на фронт, от нее не было весточки. Что с ними всеми случилось? Хотелось надеяться, что живы…

А сейчас я шла по знакомым до боли улицам, смотрела по сторонам. Мне было приказано выяснить, остались ли здесь еще люди, но, похоже, больше в поселке никого не было.

Ноги сами собой несли меня привычным маршрутом – пара кривых переулков, поворот – и длинная прямая улица, самая большая в нашем поселке. И двухэтажные дома. В одном из них до войны жила Лиленька.

Вот и они, стоят в ряд. Тоже пустые, без стекол в окнах. У некоторых и крыш нет. А от дома моей подруги вообще остались одни стены. Как и от моей мазанки на краю поселка.