– Не смотри на меня так, – прорычал он. – Черт возьми, Эди! Ты сама хотела играть на виолончели.

Эдит надулась, наслаждаясь блаженным женским удовольствием, – чрезвычайно приятно наблюдать, как его глаза не в силах оторваться от ее нижней губы.

– Я действительно хочу поупражняться, но…

Она подступила на шаг, и Гауэйн прижал ее к себе. Эди уткнулась носом в его камзол.

– Мне нравится, как ты пахнешь.

Может лучше поупражняться на рассвете? Виолончель подождет.

Гауэйн приподнял ее подбородок, коснулся губами губ и оставил огненный след, как звездную пыль.

– А от тебя пахнет полевыми цветами.

Но он отступил, а у Эди не хватило мужества взять его руку и увести в свою комнату. Вместо этого она вошла, подняла виолончель и села, подняв юбки до бедер.

Как только она заиграла, эмоции выразились в музыке, и она совершенно по-иному поняла «Времена года» Вивальди. Весной эмоции только расцветают. Но «Лето»? Все эти радостные ноты под ее смычком символизировали буйное плодородие.

Эди остановилась, только поняв, что прошло больше двух часов и сил уже не осталось. Пришла Мэри помочь госпоже раздеться и добродушно приняла ее извинения.

– Это расписание – настоящий бред, – заметила она. – Абсолютная глупость. Мистер Бардолф, по-моему, совсем как армейский генерал. Слава небу, что я горничная ваша и должна одевать и раздевать вас, миледи. Иначе пришлось бы встать в три ночи и в четыре быть уже в экипаже.

– Это ужасно! – воскликнула Эди. – Никакого сна!

– О нет, беда не в этом. Его светлость вполне справедлив. У большинства людей есть возможность спать днем, прежде чем экипажи герцога доберутся до гостиницы.

– Все же мне не хотелось бы подниматься так рано.

– Это напоминает о времени, когда мне была поручена уборка комнат, – сказала Мэри, натягивая на Эди ночную сорочку и протягивая ей зубную щетку. – Мы поднимались на рассвете и принимались чистить каминные решетки. Я была так благодарна, когда меня повысили до горничной нижнего этажа, представить не можете.

– Что ж, мне очень жаль, что из-за меня ты до сих пор не спишь, – вздохнула Эди, прыгнув в постель. – Завтра вечером я надену ночную сорочку перед тем, как начать игру, чтобы ты легла пораньше.

Мэри, стоявшая у двери, повернулась.

– Мы все говорим, что вы и герцог прекрасная пара, – объявила она.

– В самом деле? – растерялась Эди. Сама она не думала, что у нее с мужем много общего. Ее мало волновало, что он думает об угрях, их интересы не пересекались.

– У вас обоих прекрасные манеры, – продолжала Мэри. – Те, кто давно работают на его светлость, даже не возражают против дурацкого расписания. Потому что говорят, что он всегда справедлив и никогда не заставляет человека почувствовать себя идиотом. И считают его кем-то вроде гения.

Эди очень широко распахнула глаза.

– И здесь кроется огромная разница между нами, – улыбнулась Эди. – Но спасибо, Мэри. Надеюсь, вы правы.

Как странно, лежа в постели ждать мужчину. Недаром части тела Эди, на которые она обычно не обращала внимания, покалывает как иголками.

Прошлой ночью Гауэйн шепнул ей на ухо, что обожает ее ягодицы. Очень приятно, что хоть кто-то сказал, какие они красивые, особенно учитывая то обстоятельство, что Эди никогда не думала о своей пятой точке. Все равно что получить наследство по завещанию совершенно забытого родственника.

Теперь, лежа в темноте и ожидая, Эдит чувствовала, как снова просыпается ее тело, потому что она не могла перестать вспоминать, как большие руки скользили по ее бедрам и откосам ягодиц. И о том, как Гауэйн сосал и покусывал ее грудь.

Ее соски напряглись и встали, натянув спереди сорочку.

Муж все еще не приходил, но воображение Эди услужливо подсовывало ей видения вчерашней ночи. Гауэйн бешено целовал ее, а единственное, что она могла слышать, – грохот его сердца, а возможно, и своего собственного. Теперь она видела… по-настоящему видела…

Через несколько минут Эди решила проверить, саднит ли у нее внизу, как вчера. Оказалось, что нет. И это удивительно.

А потом она стала бездумно касаться себя, как касался он. Ее потаенные части тела казались мягкими и сложно устроенными. Ее ласки посылали крохотные клубочки жара по бедрам. То место, которое она деловито мыла раз в день все девятнадцать лет… казалось каким-то… другим.

За безопасной тьмой сомкнутых век Эди воскрешала в памяти, как Гауэйн снял одежду и медленно развернул килт. Сверкающее, жаркое ощущение того, что она испытала, когда он отбросил рубашку, и она увидела все напряженные мышцы его живота и то, что было ниже…

И все это время движения ее пальцев заставляли жар собираться в ногах, все тело пульсировало. Эди словно попала в теплый кокон темной комнаты, под грудой одеял.

И тут дверь открылась.

Когда дверь распахнулась, Эди замерла, инстинктивно сжав колени. На пороге стоял Гауэйн и, обернувшись, что-то говорил кому-то невидимому.

Она села в постели.

– Гауэйн!

– Да?

Он повернулся, и на секунду жар снова запульсировал в ней. Потому что он был прекрасен: непокорный локон падал ему на лоб, а скулы придавали вид испанского конкистадора.

– Я сплю, вернее, спала.

Его брови сошлись, и она буквально увидела, как он формулирует новое правило: «Не будить свою жену».

– Я не возражаю, если ты войдешь в комнату, но предпочитаю, чтобы ты сначала закончил все разговоры.

Стантон кивнул с обычной решительностью. Эди скользнула обратно под одеяла, а он вышел в коридор, чтобы закончить беседу. Она снова испытывала это жгучее, беспокойное ощущение, хуже, чем в предыдущую ночь.

Гауэйн снова вошел, закрыл за собой дверь.

– Мне очень жаль, что я тебя разбудил.

– Дело не в этом… с кем ты говорил?

– С Бардолфом. Он хотел…

– Так Бардолф знает, что ты пошел не в свою комнату, а в мою?

– Да.

– Мне это не нравится, – призналась Эди.

Гауэйн бросил халат на стул, и этот жест прогнал из ее головы следующее предложение. Он был обнажен. Мускулистые ноги поблескивали, как темный мед.

Он навис над женой, опираясь ладонями о подушку по обе стороны ее плеч.

– Что именно, жена?

– Вряд ли слугам следует знать, что мы делаем, – заметила она, встревоженная тем, как слабо звучит ее голос.

– Они ничего не узнают, – заверил он, целуя ее в лоб. – Они не узнают, что я намерен целовать тебя, пока ты окончательно не лишишься сил. – На этот раз поцелуй пришелся в нос. – Они не узнают, что я намерен любить тебя, пока ты не задохнешься. – Поцелуй в губы, долгий, многообещающий… – Бардолф считает, что я весь день его слушал.