Она ведь, наверное, трех тысяч сроду в руках не держала. И Андрюха хорош. Обещал бумаги к утру выправить, а сегодня, между прочим, суббота..."

— Слышь, Андрюха, — сказал он, — как же ты бумаги-то сделаешь? Сегодня ведь суббота, закрыто все.

— Какие бумаги? — не сразу понял Андрей. — Ах, эти... Ничего страшного. Ревизоры по воскресеньям тоже отдыхают.

— И то правда, — вздохнул Комбат. — Слушай, — осененный новой мыслью, вскинулся он, — сегодня точно суббота?

— Точнее не бывает.

— Еж твою двадцать! Ну и головы у нас с тобой, Андрюха...

— Да что случилось, командир? — удивленно покосился на него Подберезский.

— У Бурлака билет на пятницу, вот что! — сказал Комбат. — Он вчера должен был прилететь.

— Ну?

— Ну и где он?

— А хрен его знает, — легкомысленно ответил Подберезский. — Может, вылет задержали, а могли и вовсе рейс отменить. В наше время все бывает. Керосин, например, у авиаторов кончился.

— Он бы позвонил, — сказал Рублев.

— Успокойся, Иваныч, — увещевательным тоном сказал Подберезский. — Что ты, как наседка... Бурлак — взрослый мужик, сам разберется. Мало ли что у него там не заладилось.

— А вдруг он прямо ко мне домой поехал? — не унимался Комбат. — А его там — цап!

— Ну и что? — пожал плечами Подберезский. — У него железное алиби, его с нами не было. Подержат пару часов и выпустят. Может, он сейчас в гостинице сидит и ко мне домой названивает, а ехать боится, чтобы хвост не привести...

— Да, — опечалился Комбат. — Что же мне теперь, всю жизнь от них прятаться?

— Не думаю, — ответил Подберезский. — Мне кажется, в ближайшие дни все решится.

— В каком это смысле?

— Если они тебя действительно ищут, то очень быстро найдут. Просто поднимут твое личное дело и по одному переберут всех наших. Не горюй, Иваныч. Нам бы только день простоять да ночь продержаться, а в понедельник мой адвокат вернется. Мы им такого жару зададим, что век помнить будут!

— Ишь, распетушился, — проворчал Комбат. — Куда же все-таки Бурлак подевался?

— Да цел твой Бурлак, что ему сделается! На нем гвозди ровнять можно. Может, он за какой-нибудь стюардессой увязался...

— Ну да, — сказал Рублев. — С баулами своими...

— А что, — рассмеялся Подберезский. — Стюардессы тоже мед любят. И мед, и кедровые орешки...

— Тогда это надолго, — вздохнул Комбат. — Пока они все съедят, зима наступит.

Подберезский затормозил у коммерческого киоска и купил бутылку водки, в ответ на недоумевающий взгляд Комбата заявив, что после подвигов его обычно мучает жажда.

— Да и орден не мешало бы обмыть, — подумав, добавил он. — Я его сегодня, можно сказать, во второй раз получил, Пока Андрей орудовал на кухне, сооружая обед, Комбат, которого не оставляло смутное беспокойство по поводу судьбы потерявшегося где-то по дороге из Екатеринбурга Бурлакова, позвонил в справочную аэровокзала и узнал, что вчерашний рейс из Екатеринбурга прибыл по расписанию.

— Черт знает что, — проворчал Борис Иванович, вешая трубку.

Он отправился на кухню и присоединился к Подберезскому, который яростно и неумело сражался с куском свиной вырезки, пытаясь превратить его в отбивные. Комбат отобрал у него нож и сноровисто разделал мясо, вручив бывшему подчиненному молоток для отбивания. Под грохот молотка он развил перед Подберезским теорию, из которой следовало, что полноценным может считаться только одинокий мужчина, никогда не состоявший в браке, потому что он привыкает надеяться исключительно на себя и не зарывает в землю свои таланты, в том числе и кулинарный.

— А как же продолжение рода? — спросил Подберезский.

— А без штампа в паспорте твоя машинка не работает? — вопросом на вопрос ответил Борис Иванович, отлично понимая, что не прав. Разговор не клеился, и виновато в этом было снедавшее его беспокойство.

"Ну чего я дергаюсь? — думал он, переворачивая подрумянившееся мясо, распространявшее по кухне дурманящий аромат. — Сам дергаюсь, и Андрюху дергаю.

Подумаешь, Бурлак не прилетел! Андрей прав, он взрослый мужик, и наверняка существует разумное объяснение тому, что он молчит. В конце концов, неприятности бывают не только у меня."

Подберезский, видя, что Рублева что-то гложет, дипломатично перевел разговор на другую тему и извлек из холодильника бутылку, успевшую сплошь покрыться инеем. Комбат хищно шевельнул усами и объявил, что мясо готово. Вдвоем накрыли на стол, и тут в соседней комнате зазвонил телефон.

— Иди, иди, — сказал Комбат, — я тут подсуечусь.

Только долго не болтай, а то голодным останешься.

Он выложил мясо на блюдо, посыпал его зеленью и, стараясь ничего не опрокинуть, водрузил блюдо в центре стола, только теперь почувствовав, что действительно проголодался. Борис Иванович нетерпеливо покосился на дверь, из-за которой неразборчиво доносился голос говорившего по телефону Подберезского, и в следующую минуту тот, словно приняв посланный Комбатом сигнал, возник на пороге.

Вид у него был совершенно обескураженный.

— Трах-тарарах, — сказал он. — Звонили из больницы.

— А кто у тебя там? — спросил Комбат.

— У меня там Бурлак, — ответил Подберезский.

В Екатеринбурге вторые сутки шел мелкий, тоскливо-серый дождь, которому не было видно ни конца ни края Тем не менее тяжелый «Ту-154» вылетел по расписанию и, пробив низкие мокрые облака, лег на курс, следуя по обозначенному радиомаяками воздушному коридору.

Григорий Бурлаков уселся поудобнее, расстегнул привязные ремни и некоторое время пытался хоть что-нибудь разглядеть в черном колодце иллюминатора, от которого ощутимо тянуло холодком. Убедившись в тщетности этих попыток, он отвернулся от иллюминатора с твердым намерением вздремнуть: самолет вылетел в несусветную рань, и Григорию не удалось как следует выспаться. Он решил, что следует немедленно наверстать упущенное, тем более что соседнее кресло занимал какой-то скверно выбритый субъект в надвинутой до самых глаз кожаной кепке, а вовсе не симпатичная молодая женщина, как втайне мечтал Григорий. Субъект явно не стремился к общению: стоило шасси самолета оторваться от бетона взлетно-посадочной полосы, как он немедленно захрапел, далеко запрокинув голову и выставив острый щетинистый кадык, который, казалось, был готов в любую минуту пропороть кожу. От неприятного соседа ощутимо тянуло потом, табачным перегаром и дезодорантом «Олд спайс» в равных пропорциях, а храп его напоминал рокот работающего на холостых оборотах дизельного мотора мощностью в триста лошадиных сил.

Григорий философски пожал плечами и закрыл глаза: все эти мелкие неудобства не могли испортить настроение. Впереди ждала Москва, встречи с друзьями, долгие разговоры за полночь, обильные возлияния, а главное — Комбат, которого Григорий Бурлаков, как и большинство его товарищей по оружию, считал своим вторым отцом. «Комбат, батяня, — подумал он, засыпая, — как же я по тебе соскучился!»