Краем глаза Марта наблюдала за Эрнестом: ага, ждет, пока на него обратят внимание. Она, не торопясь, крутила ручку настройки. Сквозь помехи в эфире прорывалось то радио Флориды для рыбаков, то образовательная программа из Гаваны, пока наконец не послышались куранты заставки и четкий выговор лондонского диктора. Говорит Лондон.

– Как я рад, что купил тебе приемник. – Эрнест наконец протянул ей коктейль. – Что может сравниться с этим ежедневным радиоверещанием текущих новостей?

– Иначе пришлось бы четыре дня дожидаться почтового катера.

– Солдаты Рейха воюют независимо от того, знаем мы новости или нет.

Они молча сидели, слушая радио. На одном диване, но порознь. Три книги, что она написала здесь, в безмятежности этого дома, выстроились на полке рядом с романами Эрнеста: «Поле боя», «Чужое сердце», «Лиана». Писалось тут хорошо, но скучалось отчаянно. Впрочем, три книги за пять лет – это совсем неплохо. Как-то, размышляя над названием для небольшого сборника рассказов, Марта случайно наткнулась на письмо Файф, адресованное Эрнесту. Ничего особенного, очередная порция оскорблений, но заканчивала Файф неожиданно поэтично: «Чужое сердце – темный лес». Вот и название для сборника! Интересно, что подумает его бывшая жена, если обнаружит эту книгу в книжной лавке Ки-Уэста. Да уж, неприятный сюрприз для крошки Файф.

Дослушав новости, Марта отправилась принять душ, оставив Эрнеста сидеть на диване и слушать сальсу – ее передавали на другой волне. Было время, когда оба вскакивали, стоило им услышать музыку по радио. Неважные танцоры, они любили танцевать друг с другом.

Звук льющейся воды заглушал музыку. Намыливаясь уже второй раз за этот день, Марта напомнила себе, что счастлива. Чем не жизнь? Мороженое в кокосовой скорлупке, джин-тоник на лужайке, купания в соленой воде по утрам и вечерний теннис!

Но иногда возникало чувство, что это могила. Дом оплели лианы, гигантские цветы в саду смогли бы слопать теленка. Порой Марте казалось, что она тонет в мартини и цветах. Пару дней назад она обнаружила орхидею, выросшую на стволе дерева, и только придя с ножницами, заметила, сколько их таких вокруг: целые пучки, точно мотки шелка, в каждой пазухе пальмовых листьев. Да ей за всю жизнь их не извести! Тем вечером, съежившись в постели, Марта мечтала о внезапных заморозках. И вспоминала, как, впервые приехав сюда, спешила открыть свой дом навстречу природе, памятуя о Файф, прятавшей Эрнеста за кирпичной стеной. Идея оказалась дурацкой: теперь природа каждый день норовила поглотить ее дом!

А Эрнест? Он вел себя точно один из слуг. Из кожи вон лез, чтобы она была тут счастлива, наглаживал ее, словно складку на юбке. Устраивал ей командировки на Антигуа, Сабу и Барбадос – куда угодно, лишь бы поближе к Кубе. Официально она ехала писать серию репортажей о тактике ведения подводного боя, а на деле все, что видела Марта, – это открыточные пляжи и вечное лето. Лишь в прошлом году, исхитрившись наконец сбежать в Лондон, Марта оказалась в своей стихии – на войне она вновь почувствовала себя дома.

Натянув рубашку и широкие брюки, Марта вернулась в гостиную, но Эрнеста там не было. Наверное, пошел к ней в кабинет. Вообще-то она не разрешала ему туда заходить: он обязательно переложит что-нибудь не туда, и тогда вообще ничего не найдешь. Но он просто стоял, заложив руки за спину, напротив огромной карты Европы, висевшей на стене, и пристально в нее вглядывался, словно ценитель – в картину на выставке.

Не зная, что еще сказать, Марта выпалила:

– Ты же знаешь, я не выношу благоразумного образа жизни.

– О, Марта. – Эрнест начал вроде бы мягко, но потом она уловила в его голосе иронию. – Где бы ты предпочла сейчас быть? С погибающими вот тут? – Он ткнул большим пальцем в Германию. – Или здесь? – Палец уперся во Францию. – А может, здесь? – Последним оказался Лондон.

«Да, – подумала она. – Пожалуй, Лондон подойдет». Слыша английский выговор диктора, Марта представила, как вокруг падают бомбы, а она сидит в крохотной квартирке в Мэйфере за пишущей машинкой, в халате и противогазе.

Оставив Эрнеста одного, Марта вышла в гостиную, где вновь принялась крутить ручку настройки, но он явился следом и выключил радио.

– Да, я не могу быть осторожной паинькой и домоседкой, – продолжала Марта. И почему в комнате до сих пор так жарко, почему этот проклятый дом никак не остынет. – Вся эта роскошь. – Она презрительно огляделась вокруг. – Ты не устал от этой дыры?

Эрнест положил на кресло свою ногу в шрамах:

– Вот что такое война, Марти, она уродует, она убивает. Или ты думаешь, что ты какая-то особенная и найдешь там что-то другое? Поверь, не найдешь.

– Чушь! При нашей первой встрече ты сам сказал, что мне надо отправиться на войну.

– И ты сделала это. Браво!

Она подошла к окну: в сумерках золотились сахарные плантации.

– Ты тут зарылся в удобную берлогу, – сказала она стеклу. Отражение было размытым и еле заметным. – Думаю, ты просто боишься настоящей жизни.

– Ты считаешь меня трусом?

– Нет, просто пытаюсь сказать, что я несчастлива здесь. Я не хочу жить этой пронафталиненной жизнью.

– Марта Геллхорн. – Эрнест расхохотался. – Военный репортер-мазохистка. Ни фига ты не понимаешь, детка.

Марта распахнула парадную дверь и вышла на широкие каменные ступени. Ей не хватало воздуха. Сколько можно спорить об одном и том же? Наверное, это ее вина, ведь она снова и снова пыталась добиться от него того, что хотела услышать. В саду коты подстерегали голубей. Орхидея тянула розовато-лиловую шею. Бездумно заливались птицы.

Вокруг роскошно цвела Куба.

Эрнест вышел следом. Молча протянул коктейль и плюхнулся в тростниковый шезлонг. Тот в ответ жалобно скрипнул, затем раздался треск, и Эрнест приземлился наземь – колени на уровне ушей, на лице детская ярость. Но при виде хохочущей Марты тоже улыбнулся.

– Вот ведь барахло, – воскликнул он, поднимаясь.

Обломки шезлонга полетели в сад, оттуда послышался кошачий вопль. Марта снова расхохоталась.

– А теперь скажи мне, зачем тебе отсюда уезжать? – спросил Эрнест, махнув рукой в сторону виллы «Финка», их роскошной развалины. Он уселся рядом, отчетливо запахло спиртным. – Что я могу сделать для тебя, Марти? – Теперь его голос звучал нежно. Бедняга Эрнест. Его всегда любили больше, чем он сам.

– Давай отправимся в Европу.

– Я старый.

– Тебе только сорок четыре. Ты можешь встряхнуться.

– Там холодно. И еда ужасная. Издергаюсь, а толку?

Он отхлебнул из бокала Марты и протянул ей.

– Для меня от тебя там как раз будет очень много толку!

– Я не могу быть твоей горничной, Марти. И твоей гувернанткой.

– Тогда снова будь репортером.

– Не хочу, Марта. Если ты останешься здесь, мы могли бы попробовать стать семьей, родить дочь.