Из-за двери доносится шум – хлопает пробка от шампанского, смеются мужчины, клацают затворы. «Ну вот и все, – думает Марта. – Час „икс“». Она на секунду задерживает дыхание, повторяя про себя: авария, пощечина, корабль с динамитом на борту. Потом медленно выдыхает и стучится.

Сперва кажется, что ничего не изменилось, но потом сквозь шум слышатся приближающиеся шаги, дверь распахивается, и на пороге стоит Эрнест – голова все еще забинтована.

– Кролик! – У него такой удивленный вид, словно после звонка консьержа он не ожидал, что она доберется до номера. – Ты здесь!

У Марты перехватывает дыхание, ее вновь затопило волной любви, как тогда, в лондонском госпитале. Хочется кинуться ему не шею: «Да, я здесь, милый Эрнест», но вместо этого она отвечает невозмутимым тоном:

– Я ненадолго, – и слышит в собственном голосе тоску одиночества.

Должно быть, Эрнест это тоже уловил, потому что на его лице отразилось облегчение.

– Нет, вы только посмотрите: стоим в дверях, как два идиота. Заходи! Хотя постой, дай-ка я сперва их выпровожу.

Через его плечо она видит бойцов Сопротивления и американских солдат. Один разлегся на кушетке, закинув грязные сапоги на парчовое покрывало и держа в почерневшей от масла руке изящный бокал для шампанского. Эрнест обращается к ним на обоих языках, полным гордости голосом сообщает, что приехала его жена, знаменитый военный репортер Марта Геллхорн, они, конечно, слышали о ней?! Мужчины спешно собирают свои карабины, сворачивают карты, надевают недочищеные ботинки и покидают номер, исподволь поглядывая на Марту. Некоторые обращаются к ней «миссис Хемингуэй», словно пробуя имя на вкус.

– Мой партизанский отряд.

Его спальня гораздо больше, чем весь ее номер в «Линкольне».

– И как в него вступают?

– Вступительный взнос – одна бутылка. Шотландский виски гарантирует командную должность.

На столе – початая бутылка шампанского: зеленое стекло просвечивает на солнце. «Перрье Жуэ», что характерно: где бы Эрнест ни оказался, денежных проблем у него не возникает.

– Позволь мне освежиться немного. – Он прячет грязные руки за спиной, словно арестант.

Сквозь запах машинного масла и сапожной ваксы пробивается сладкий химический аромат. Духи? Возможно. Наверняка он развлекался тут со шлюхами.

Туалетный столик завален картами и документами, из-под бумаг свисает длинный лоскут, – похоже, туалетная бумага. Внизу на улице собрались женщины и что-то обсуждают. Марта выглядывает в окно, но может различить только длинные колыхающиеся юбки.

Из ванной возвращается Эрнест. С вымытыми руками, сидя на карамельного цвета покрывале, он похож на счастливого ребенка. На розоватом атласе разложены винтовки и ручные гранаты. На прикроватной тумбочке стоит еще одно ведерко для шампанского. Интересно, успевает ли лед растаять, прежде чем муж приканчивает очередную бутылку?

– Где ты это взял? – Марта кивнула на бутылку брюта.

– В подвале отеля. Я планирую опустошить его запасы.

– А потом?

– А потом двину в «Лэнсон».

– Вообще-то я не это имела в виду.

– Я знаю, – он подложил под себя ладони и, подавшись вперед, посмотрел на сидящую на подоконнике Марту. – Ты была здесь во время высадки союзных войск?

– Я прибыла на корабле Красного Креста.

– Официально?

– Нет. Спряталась в сортире.

Эрнест широко ухмыляется. Когда он в духе, его восхищает храбрость Марты.

– Как голова?

– Проклятые эскулапы не разрешают снять повязку.

– Без головы тебе пить будет нечем.

Эрнест явно задет. Он терпеть не может разговоров о своем пьянстве. Тюль на окнах колышется под легким ветерком, гвалт внизу на площади становится все громче, подходят все новые женщины, некоторые о чем-то спорят. Отвернувшись от окна, Марта замечает пистолет, лежащий рядом с журналистским значком Эрнеста.

– Ты привез с Кубы оружие отца?

– Подумал, отец хотел бы, чтобы я приставил его к голове нациста. Учитывая, что последней падалью, которой касалась эта штука, был шоколадный торт.

– Это неправильно. Ты репортер, а не солдат.

Услышав звук сирены, Эрнест тоже подходит к окну; оба всматриваются в небо. Уже в который раз за их жизнь. В повторении этого ритуала есть что-то успокаивающее: они словно вернулись в Мадрид и снова вместе и неженаты.

– Пойдем в убежище?

– Да ну.

И на улице бегущих в убежище тоже что-то не видно.

Эрнест подходит к радиоле, включает мазурку. Старый лис, это же их музыка из мадридских времен! Марта точно помнит, где запись зашипит – пластинка поцарапалась, когда полетела Эрнесту в голову в одну из их самых горячих ссор на «Финке». Из-за чего они тогда поругались? Выпивка. Война. Женщина. Извечная троица.

Эрнест некоторое время наблюдает за вращением пластинки, прежде чем поднять на жену восхитительно честные глаза.

– Какая ты красивая, Марти, когда сидишь вот так, с солнцем в волосах. Я ужасно скучал по тебе, Кролик.

Если он сейчас не дотронется до нее, она выдержит. Но Эрнест подошел вплотную, так, что слышно его тяжелое дыхание, слышно, как он сглатывает слюну. Он ласково убирает прядку волос с ее лица, заправляет за ухо. Марта собирается с духом – но тут он целует ее в шею, в ямку между ключиц.

– Скажи, что ты скучала по мне!

– Свин, – выдыхает она. – Конечно, я скучала по тебе.

– Ты была так далеко. Мы опять можем быть вместе.

– Эрнест.

– Вдвоем посреди войны, как в старые добрые времена.

– Эрнест!

Сирена смолкла. Похоже, ложная тревога. Люди на улице все еще с опаской посматривают на небо. Марта поворачивается, чтобы сказать ему то, что так долго твердила про себя. Что у них не может быть общего будущего. Но он уже стоит у кровати, пересыпая лед из одного ведерка в другое. Потом наливает шампанского себе в бокал.

– Я хочу сказать, что.

– Что тебе нужно выпить? Мне тоже, – беззаботно откликается он, но руки у него дрожат, когда он наполняет второй бокал.

– Сколько ты выпиваешь за день?

– По утрам я заливаю хлопья шампанским, а чай завариваю джином. – Эрнест потер виски через повязку. – Я не хочу сейчас ругаться из-за этого.

– Все эти годы, – начала она, – мы только и делали, что ругались.

Он протягивает ей пенящийся бокал.

– Потому что мы из одного теста. Потому что мы оба писатели.

– Это недостаточное оправдание. Я семнадцать дней провела в посудине, набитой динамитом, а ты совершил приятную прогулку на гидроплане. Ведь ты вполне мог и для меня добыть место.