Но моим лучшим оружием остаются стихи.

– Доброе утро, восковая дощечка, – говорю я, подобно гладиатору, приветствующему льва.

И я действительно набрасываюсь на нее с ловкостью закаленного убийцы: уничтожаю репутации, сражаю наповал соперников, позоря их языком борделей и небрежно строча уничижительные замечания на скрижалях их бессмертия. Мои слова, эти наемные убийцы, способны выполнить любую, даже самую грязную работу и уничтожить кого угодно, совсем как Клодия.

– Ага! – говорю я. – Получи-ка! – И принимаюсь орудовать острием своего стило, этой моей руки, что протянется в вечность.

Как и маленькая восковая куколка, разумеется, изготовить которую я заказал, моя обожаемая devotio[84], мягкая и бархатистая на ощупь, нежная, как локон на затылке маленькой девочки.

* * *

Декабрь, 62 г. до н. э.

Брат мой!

Весь Рим восстал против своих главных шутов, Клодии и Клодия!

Ты ведь знаешь, кто такая Bona Dea[85], не так ли, Люций? Она – римская богиня. В ее честь в мае месяце устраивается торжественный обряд в ее святилище на Авентинском холме. Но, как говорят, куда более важным и роскошным является тайный ритуал, совершаемый всеми высокородными женщинами Рима и весталками[86].

Мы, мужчины, не знаем и не должны знать, что там происходит или какого рода церемонии они проводят вместе. Их по праву называют «мистериями Доброй Богини».

Впрочем, известно, что ровно в полночь весталки, наиболее благонравные матроны и беременные женщины удаляются оттуда. В этот момент и совершается действо, непристойное по своей природе и сдобренное особым вином, которое в честь доброты и великодушия Доброй Богини называют lac, или молоко, и которое приносят в дом в горшке из-под меда.

После своих ночных бдений женщины возвращаются по домам сияющие и умиротворенные, словно после продолжительного оргазма.

Именно этот обряд и осквернили Клодия и Клодий.

Я подкупил молодую весталку, чтобы она рассказала мне об этом. Некоторые из них на удивление продажны.

Вот что она сообщила мне, скорбно поджав губки, пока мы стояли в тени храма.

Речь свою она начала с высокопарного сообщения о том, что в нынешнем году церемония, посвященная Bona Dea, состоялась в Виа Сакра, резиденции Юлия Цезаря, верховного понтифика, в присутствии его супруги Помпеи и его матери Аурелии.

– Знаю, знаю! – нетерпеливо прервал я весталку.

Тут моя свидетельница поднесла ладошку ко рту и выразительно закатила глаза в качестве прелюдии к тому, чтобы вновь пережить свои самые яркие воспоминания.

Я в раздражении уставился на нее, ожидая, пока она успокоится.

– Только факты, будь любезна, – строго заявил ей я. – И никакой истерики.

Она пожала плечами и опустила глаза. По-видимому, скандал разразился как раз перед тем, как церемония достигла своей кульминации. (Я надеялся, что моя весталка во всех подробностях просветит меня на этот счет, но, похоже, ничто на свете не способно заставить женщин нарушить обет молчания.) Все присутствующие дружно ахнули – моя лазутчица наглядно продемонстрировала, как именно, – осознав, что случилось доселе непредставимое: Клодия Метелла тайком привела своего брата Клодия, переодетого женщиной, на священный ритуал.

Моя свидетельница полагала, что именно Аурелия, мать Цезаря, первой заметила слабую щетину, пробивающуюся на подбородке под тюрбаном и вуалью одной из танцующих девушек. Но при этом весталка своими ушами слышала, как кто-то говорил, будто бы едкий запах мужчины неожиданно воспламенил сердца женщин, находившихся рядом с Клодием. Она сама унюхала его.

– Фу, какая гадость! – весьма натурально передернулась она, но я готов был биться об заклад, что Клодий стал далеко не первым мужчиной, чей запах она обоняла в своей жизни.

Я сказал весталке, что это вполне в духе Клодия – пренебречь мерами предосторожности и не озаботиться тем, чтобы заглушить собственный зловонный запах женскими лосьонами. Хотя не исключено, что он испытал обычный человеческий страх, – в присутствии самой Доброй Богини, подавленный ее величием, он мог вспотеть сильнее обыкновенного.

Она яростно кивнула и сплюнула.

Я не стал говорить ей о том, что более всего на свете Клодий жаждал лицезреть сестру в момент ее наивысшего возбуждения и что, надев драгоценности, накрасившись и облачив свое стройное тело в непривычные одежды, он и сам должен был ощутить редкое блаженство. Я представил себе его: с его темных кудрей течет пот, а макияж делает его лицо, и без того похожее на лицо сестры, точной его копией.

Ходили упорные слухи о том, что Клодий проглотил alectoria, прозрачный камешек размером с горошину, который можно найти во втором желудке некоторых магических куриц-несушек. Считается, что камень этот дает тому, кто проглотил его, не просто мужскую силу и отвагу, а еще и делает его невидимым. Трудно сказать, поверил ли в предание Клодий, никогда не отличавшийся особой набожностью, но, как бы то ни было, даже если он воспользовался alectoria, то камень не уберег его от возмущенных взоров женщин, отмечающих праздник Bona Dea.

Женщины буквально взбеленились, впав в свое особое состояние бешенства. Я потребовал у своей свидетельницы, чтобы она подробно объяснила мне, что имеет в виду, и, получив лишнюю монетку, она нашла нужные слова, дабы обрисовать мне картину случившегося.

Подобно девочкам-подросткам, застигнутым врасплох обнаженными, женщины испытали острейший стыд и пришли в ярость, поняв, что опозорены. Поднялся крик, достойный тысячи сивилл[87]. Одни женщины принялись наотмашь отвешивать ему оплеухи. Другие попытались укрыть от его взора предметы священного культа. Третьи попробовали выцарапать ему глаза. Голыми ногтями они в клочья разодрали его одеяние и сорвали тюрбан с его головы.

Вдобавок ко всему они обнаружили, что Клодий надел корсет из мирта, чем нанес смертельное оскорбление их Богине; это растение было запрещено в ее храме, поскольку, согласно легенде, его стеблями ее жестоко избивал отец Фавн.

Клодий принес с собой лютню, которой и попытался прикрыть свое мужское достоинство, чтобы не дать женщинам изодрать и его своими ногтями. Только это, как выяснилось впоследствии, и уберегло его от оскопления.