— Это не так уж и страшно, если больше вы ничего не подумали.

— Нет, еще я чувствовала, что в тот вечер была красива.

— Вы и правда были очень хороши. Это все?

— Да.

— Вы пытаетесь повторить переживания своего детства. Идентифицируете мою жену, которой сорок лет, с вашей матерью, вам интересно, сможете ли вы отвоевать у нее отца (или меня). Моя жена в вашем воображении играет роль вашей матери, поэтому она вам и не понравилась. Должно быть, когда вы были маленькой, очень ревновали к матери и завидовали ей.

Он очень много говорит о том, что любой женщине необходимо кому-то подчиняться. Радость быть совершенно свободной, как он считает, я еще не познала. В первую очередь я должна освободиться физически, потому что Генри пробудил во мне слишком глубокие чувства.

Я начинаю находить недостатки и погрешности в его формулах, меня уже раздражает его поспешная трактовка моих снов и мыслей. Когда он молчит, я анализирую собственные чувства и поступки. Конечно, Алленди может сказать, что я просто пытаюсь найти в нем недостатки, потому что он спровоцировал меня на откровенность о его жене. На какое-то мгновение я почувствовала себя гораздо сильнее, мне хочется самой проанализировать историю с браслетами. Я чувствую себя одновременно подчиненной, покорной и бунтующей.

Алленди акцентирует свое внимание на амбициозности моих желаний. Он чувствует, что приближается и к сексуальной подоплеке моих неврозов; я понимаю, что он действует, словно искусный детектив.

Чтобы проверить Хьюго, я пару раз высказала мысль о «свободном вечере», возможно, раз в неделю, когда каждый мог бы ходить куда-нибудь один. Совершенно очевидно, что ему не нравится идея отпускать меня куда бы то ни было с Генри, подсознательно он ревнует.

В конце концов Хьюго согласился, чтобы я пошла в кино с Генри и Фредом, сказав, что сам отправится куда-нибудь с Эдуардо. В последний момент Эдуардо пойти не смог. Я предложила отменить и мое кино. Хьюго не захотел даже слышать об этом. Он сказал, что найдет куда пойти и что это полезно для нас обоих. Он сказал это совершенно нормальным тоном, но я не была уверена, не обижен ли он в глубине души моей просьбой о независимости. Он утверждает, что совсем нет. Впрочем, обижается он или нет, мне это необходимо. Думаю, в конце концов он с умом начнет пользоваться своей свободой.

— Ты думаешь, свобода означает, что мы должны просто отдалиться друг от друга? — спросил он обеспокоенно.

Я сказала, что нет. Конечно, я отдалилась от него в сексуальном плане, и если во мне и живет сейчас какая-то ревность, то вызвана она не физической страстью, а самым обыкновенным чувством собственницы. И раз я сама не отдаю ему свое тело, он имеет полное право на свободу и даже на нечто большее. Было бы просто чудесно, если бы Хьюго нашел с кем-нибудь такое же удовольствие, какое я нашла с Генри. Если то, что говорит Алленди, — правда, мы оба должны искать сексуального удовлетворения вне нашей любви. О, мне это очень нелегко! Ведь я могла бы придержать Хьюго для себя. Мысль о свободе никогда даже в голову ему не приходила. Это я предложила ему ее. Наташа назвала бы меня дурой.

Что мне делать со своим счастьем? Как мне сохранить его, спрятать, закопать так, чтобы никогда не потерять? Мне хочется преклонить колени перед счастьем, что изливается на меня, подобно дождю, мне хочется облачить его в кружева и шелк и прижать к себе.

Мы с Генри лежим в одежде под грубым одеялом на его кровати. Он говорит о своем глубоком и полном наслаждении.

— Я не могу отпустить тебя сегодня, Анаис. Я хочу, чтобы ты осталась у меня на всю ночь. Я чувствую, что ты принадлежишь только мне.

Но потом, когда мы сидим рядом в кафе, я понимаю, что у него не хватает смелости, что его терзают сомнения. Мой красный дневник его опечалил. Он прочитал в нем о своей сексуальной власти надо мной.

— И это все? Это все? — допытывается он.

Генри хочет знать, только ли это важно для меня. Значит, скоро все кончится, влечение пройдет. Сексуальное желание. Ему нужна моя любовь. Ему нужны гарантии. Я сказала, что полюбила его с тех самых дней, проведенных вместе в Клиши.

— В самом начале — да, это, скорее всего, было лишь желанием, но теперь все изменилось.

Мне кажется, что я не могу любить Генри больше, чем сейчас. Я люблю его так же сильно, как хочу, а хочу — невероятно. Каждый час, который я провожу в его объятиях, может быть последним. И я бросаюсь к Генри с безумной бесшабашностью. В любой момент, прежде чем я успею увидеть его, может приехать Джун.

Как Джун любит Генри? С какой силой, с какой самоотдачей? Я все время терзаюсь этими вопросами.

Когда люди удивляются, видя в Генри мягкость и робость, мне приятно. Я тоже была обманута грубостью его романов, но мой Генри уязвим и чувствителен. Как униженно он пробует понравиться Хьюго и как бывает рад, когда тот демонстрирует расположение.

Вчера вечером Хьюго ходил в кино, насладился новизной ощущений, потанцевал в кабаре с девушкой с Мартиники. При первых звуках музыки он сразу заскучал по мне, как будто мы были очень далеко друг от друга, и пришел домой, горя желанием обладать мною.

После того как Генри мягко и легко проникает в, мое тело, Хьюго просто ужасно выносить. В такие моменты мне кажется, что я сойду с ума и выдам себя.

У Генри есть фотография Моны Пайвы, балерины, которая висит у него над умывальником рядом с двумя фотографиями Джун, одной моей и несколькими его акварелями. Я подарила Генри жестяную коробку для писем и рукописей, и он приклеил на внутреннюю сторону крышки программу концерта Хоакина. На дверь он прикалывает заметки об Испании.

Я отрезала крышечку от своей пудреницы: «N’aimez que Moi, Caron, Rue de la Paix»[3]. Он носит ее в своем жилетном кармане. И еще он там носит один из моих носовых платков цвета бургунди.

Прошлой ночью Генри сказал:

— Я так богат, потому что у меня есть ты. Я чувствую, что между нами всегда будет что-то происходить, меняться, появляться нечто новое.

Он почти что произнес:

— Мы будем связаны друг с другом и нужны один другому, несмотря ни на что.

При этой мысли сердце мое сжалось, и я почувствовала потребность дотронуться до его рукава, до руки, чтобы убедиться, что он рядом и — пускай временно — целиком принадлежит мне.

Я улетаю в облака, наслаждаясь воспоминаниями о Генри, о том, как выглядит его лицо в разные моменты, вспоминаю язвительный рот, звучание голоса, иногда хриплого, крепкие, слегка неуклюжие объятия его рук, как смешно он выглядел в поношенном зеленом пальто Хьюго, как смеется в кино. Любое его движение отзывается во всем моем теле. Мы почти одного роста. Наши губы находятся на одном уровне. Когда он чем-то возбужден, то потирает руки, повторяет слова и качает головой, как медведь. У него такое серьезное и строгое выражение лица, когда он работает. В толпе я угадываю его присутствие еще до того, как вижу.