я почти повелся! Интересно, а тетки в студии, которые готовы были меня разорвать, они-то как же? Вдруг они тоже заранее все знали и просто озвучивали текст, который им всучил Захаров? Тогда это был театр для одного зрителя, в моем лице. Последнего из неискушенных.

– Ну что, мы пойдем погуляем? – Айгуль потянулась за висящим на вешалке поводком, чем вызвала приступ восторга у Псины. И зачем только разувалась, спрашивается?

Они ушли, а я доплелся до окна, чтобы посмотреть им вслед, и, умиротворенный, завалился на диван. Потом мне вспомнилось, что Кирилл мне так и не позвонил, хотя обещал, но думать об этом не хотелось. В конце концов, разве болезнь – не достаточно уважительная причина для того, чтобы хотя бы на время забыть о собственном ничтожестве?

В итоге я провалялся еще неделю, сладостно осознавая, как это, в сущности, приятно – быть больным, когда за тобой ухаживают, исполняют твои желания, сочувствуют и жалеют. С каждым днем я получал от своего поначалу незавидного положения все больше удовольствия. Будь моя воля, так бы и проболел всю жизнь. Пока я беззаботно пролеживал диван, Айгуль выгуливала Псину, приносила продукты и готовила мне еду. Ну что еще нужно для счастья, спрашивается? Понятно, что Славка мне из-за этого ужасно завидовал и всячески норовил испортить обедню.

–Ты смотри, не слишком-то увлекайся, – ухмылялся он, просовываясь ко мне в комнату, – а то войдешь в роль, потом хрен выйдешь. У меня была одна знакомая научная пара, оба кандидаты наук. Казалось бы, умные люди со степенями, а все никак не могли определиться, кто из них слабее здоровьем. Он считал, что он, она – что она, уступать, как водится, никто не хотел, а в результате распалась крепкая семейная ячейка.

Вместо ответа я нащупывал рукой под диваном один из своих растоптанных тапок – все равно какой, правый или левый – и молча в него швырял, но этот гад всякий раз успевал захлопнуть дверь раньше, чем оружие возмездия достигало намеченной цели.

А Кирилл все не звонил и не звонил, да и я, уже полностью выздоровев, не обнаружил в себе прежнего желания биться в рефлексиях, как умирающий в конвульсиях. Потому и отсутствие вестей о дальнейшей судьбе своего многострадального романа воспринял чуть ли не как божественный промысел. Во мне крепло убеждение, что, получив от меня переделанную рукопись, мой издатель наконец убедился в собственном безумии и счел за лучшее затаиться. Однако спустя неделю мне на карточку вдруг «капнули» денежки, в размере, предусмотренным договором. Из чего сам собой напрашивался вывод, что новый вариант романа Кирилла вполне устроил, но во мне ничто не шелохнулось. Решив, что в этой истории от меня, по сути, больше ничего не зависит, я окончательно из нее самоустранился.

Дни напролет я проводил в блаженном ничегонеделанье, чем очень радовал Псину. Наши прогулки становились все более длительными и разнообразными, окрестные коты нас уважали и в меру побаивались, снег почти стаял, а деревья, у которых можно было вольготно задрать лапу, подернулись первой нежно-зеленой дымкой. Иногда к нам присоединялась Айгуль, которая, как выяснилось, жила в двух кварталах от нашего двора, в той самой выселенной под снос пятиэтажке, на полулегальном положении, но за приемлемую плату. Я как абориген знакомил ее с местными достопримечательностями, неприметными нетренированному глазу, она рассказывала мне о себе, о своей жизни на родине, в Киргизии, которую она покинула три года назад.

Так я узнал, откуда на ее восточных скулах славянские веснушки и фамилия Терентьева. От русского отца, как и Айгуль, уехавшего в Москву на заработки, но еще в конце девяностых, и с тех пор не подававшего о себе вестей. Все думали, что он сгинул, как многие до и после него, неопознанным и никому не нужным человеческим материалом. А оказалось, он жив, и Айгуль его разыскала через осевших в Москве земляков, хотя это было не так-то просто. Однако теплой встречи не получилось. Папаша, успевший устроиться под крылышком немолодой, намаявшейся от безмужья вдовушки, не только не принял дочь в свои объятия, но и заподозрил в корыстных намерениях. Да еще и пригрозил, что, если она еще раз объявится, позаботится о ее высылке из России.

– Вот сволочь, – прошипел я, – давить таких папаш надо!

И сразу вспомнил про «Миг удачи». Впрочем, Айгуль же сама сказала, что не поверила в Захаровскую телепостановку. А что касается Ольги… Я уже и сам не знал, как относиться к этим преданьям старины глубокой. Честно говоря, особого чувства вины за мной все это время не водилось, но тут вдруг скребнуло: а если б у меня на пороге возник (возникла) сын (дочь)? Причем не подставной (подставная), а реальный (реальная)? Что бы я делал, а? Изображал несуществующую радость? Требовал экспертизы ДНК? Или без долгих разговоров захлопнул дверь перед носом? Думайте, что хотите, но очень велика вероятность, что я выбрал бы третий вариант. Так что, какие у меня могут быть претензии к гражданину Терентьеву? Хотя Айгуль, конечно, жалко. Она добрая, отзывчивая, симпатичная, и нам с Псиной очень здорово с ней гулять.

Единственное, чего я не поощрял, так это разговоров о моей писанине. И не потому, что считал, будто она ничего в таких вещах не понимает. Просто не хотел засорять наше общение хламом, пылящимся в моей внутренней «творческой мастерской». Поэтому, когда Айгуль однажды все-таки поинтересовалась, про что моя книжка, я хмуро буркнул, что, типа, о том – о сем, после чего она как мудрая восточная женщина вопросов на эту тему мне больше не задавала. В остальном с моей стороны никаких запретов не существовало, я готов был выложить ей всю свою жизнь, тем более что такого благодарного и внимательного слушателя я не имел очень и очень давно, а, может, и никогда.

Сама она говорила мало, но одобрительно улыбалась и так живо реагировала на мое нескончаемое словоблудие, что я не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Оно и понятно. Ведь Славка приступы моей велеречивости терпит от силы пять минут, после чего убегает под предлогом неотложных дел, а с Серегой мы расплевались. Что до продавщиц в зоомагазине, то я их в последнее время старался без особой нужды не эксплуатировать, оставляя в качестве резерва на черный день. Максимум что позволял, – обсудить сидящих в аквариуме прожорливых тритонов, на которых не находилось покупателей. На все остальное у меня была теперь Айгуль.

Вот и в тот роковой день мы вышли с Псиной из дома во