— После того как ты из дома моей девки ушел, я тебя вспомнил, — вступил в разговор Вещагин, дыша злобой и ненавистью. — Ты тот самый, что по переулку бежал, а мы с Тропарем тебя обогнали. Я сразу же Паше позвонил и рассказал, что ты его разыскиваешь. Вот мы и взялись за тебя, а потом выяснилось, что ты все же разнюхал, где картины находятся, и выкрал их.

Да, черт побери, как ни прикинь, все так и получается, как этот злыдень говорит. Но это же не так, в конце концов!

— Мужики, поверьте, я ни в чем не виноват, — вкладывая в слова всю имеющуюся у меня в запасе силу убеждения, произнес я. В голове был сумбур. Все то, что сейчас мне рассказал про Оксану Паштет, было настолько чудовищным, что разум отказывался в это верить. Силясь объяснить присутствующим, а еще больше себе, что же, в конце концов, произошло, я сбивчиво заговорил: — Нет, ей-богу, мужики, я, как говорится, не при делах. По-видимому, я очень понравился Оксане, она влюбилась в меня и стала искать со мной встреч. Мы с ней переспали, и она забеременела от меня…

— Что?! — вдруг вскинулся Паштет, и к лицу его неожиданно прилила краска. — От тебя беременна? Ты что, братан, совсем дурак?! Оксана от меня была беременна! Всем об этом известно.

«Если я сейчас буду доказывать, что это не так, да еще выдам тайну Паштета, заявлю, что он не может иметь детей, да еще, возможно, и импотент, то мне тогда уж точно ничего не доказать», — промелькнула в голове мысль, и я торопливо произнес:

— Ладно, ладно, от тебя, от тебя, просто я не так понял и потребовал, чтобы Оксана сделала аборт. Она согласилась, но не сделала. — Я чувствовал, что несу какую-то ахинею, все больше и больше увязаю в своем рассказе, но тем не менее продолжал: — После того как я встретил ее у института гинекологии, мы поехали к девушке домой. Я переночевал у Оксаны, а утром обнаружил ее труп в кладовке. Я все время мучился вопросом, за что убили Оксану, а вот теперь понял — из-за картин…

— Которые ты и украл… — затянул свою песню Паштет.

— Ну, как я мог их украсть?! — возмутился я, и от избытка чувств так дернул руками, что браслеты впились в запястья, причинив боль. — Ты же сам утром видел, что, когда я утром убегал из дома Оксаны, у меня в руках ничего не было.

Паштет, гад, так и не верил ни единому моему слову.

— Так, может, ты картины через забор перебросил, — с саркастической ухмылкой произнес он. — А там подружка тебя поджидала, вот эта… — и он пренебрежительно кивнул в сторону Дашки.

— Была ты там, сука?! — взвился Витек. У него давно чесались руки, а поскольку Паштет запретил до поры до времени прикасаться ко мне, он решил почесать их о Дашку, подскочил к девушке и размахнулся. — Говори, ну?!

— Да пошел ты, козел, — не проговорила, а будто выплюнула девушка.

Вещагин только этого и ждал. Он отвесил Дашке такую звонкую оплеуху, что звук от нее эхом откликнулся в пустом подвале.

— Ну ладно вам, ладно, мужики, чего к девушке пристали, не было ее там! — вступился я за Дашку и тут вдруг вспомнил то, что давно уже должен был вспомнить, но из-за избытка обрушившейся на меня чудовищной информации упустил из виду. — Послушай, Паштет, или как там тебя… А ведь я знаю, кто картины спер!

И Паша, и Витек, отвлекшиеся на Дашку, обернулись ко мне и в один голос недоверчиво спросили:

— Ну?!

В подвале было ужасно сыро и душно. С меня градом лил пот. Я промокнул лоб о плечо и заявил:

— У меня было два подозреваемых — ты и Джон. Но поскольку мотив убийства — картины и тебе убивать Оксану и воровать их у себя ни к чему, то подозрения с твоей персоны снимаются. Остается Джон. Он англичанин, и только пару дней назад приехал в город. Оксана собиралась за него… — я осекся, подумав, что если сейчас начну объяснять, какие виды девушка имела на англичанина, то окончательно запутаю присутствующих и запутаюсь сам. — Впрочем, неважно. Важно то, что девушка незадолго до смерти звонила ему по мобильнику. Джон хотел встретиться с ней, но Оксана отказалась. А позже он приехал… то есть я не знаю точно, что именно он приехал, но так думаю. Оксана выходила к нему за ворота и разговаривала с ним… А утром она была мертва… Вот…

Кажется, я не очень-то убедил окружающих в своих речах, Дашка вон и та смотрела на меня с сомнением, чего уж говорить о Паштете с Вещагиным. Те вообще пялились на меня так, будто я был бароном Мюнхгаузеном, рассказывающим небылицы.

— Слушай, ты! — голосом человека, смертельно уставшего от россказней собеседника, произнес Паштет. — Ты мне мозги не пудри.

— Да не пудрю я никому мозги! — воскликнул я в отчаянии, и тут меня озарила мысль. — Слушай, Паштет, ты же Джигу посылал за мной шпионить! Давай у него спросим, может, ему что-нибудь известно об убийстве. Он же все время возле меня крутился. И в день убийства у института гинекологии околачивался.

Терпению любого человека есть предел. Очень быстро выходят из себя те, кто чувствует над кем-то власть. Потому что знают — находящийся в их власти человек беззащитен. Поэтому я не очень-то удивился, когда Паштет, сбросив с себя личину интеллигентного человека, с угрожающим видом приблизился ко мне и с искаженным от злобы лицом змеей зашипел:

— Послушай ты, урод! Я ни за кем не шпионил, запомни! Это во-первых, а во-вторых, Джига вчера уехал по моему заданию в другой город и при-едет только через пару дней.

Но я не робкого десятка, меня словами, да и кулаками, не очень-то запугаешь.

— Так давай подождем, пока он приедет, и спросим! — произнес я невозмутимо.

Стоявший рядом со мной Паштет пыжился, плечи его подались вперед, сам он изогнулся в форме знака вопроса, отчего действительно стал походить на кобру, распустившую капюшон.

— К тому времени когда он приедет, — произнес он, пьянея от бросившейся в голову крови, — ты будешь трупом! Если, конечно, не скажешь, где находятся картины.

— Не скажу, — гордо заявил я, — потому что не знаю.

На висках Паштета вздулись вены, которые стали похожи на две присосавшиеся пиявки.

— Черт бы тебя побрал! — в конце концов, взорвался хозяин дома и без замаха коротко ударил меня кулаком в живот.

Классный удар. Мне показалось, будто из меня полезли внутренности, а я ими подавился. Издав нечто похожее на «ха-а!», я зашелся от нехватки воздуха. Но этот удар был невинной забавой по сравнению с тем, что последовало дальше. Отступив на шаг, Паштет глянул на Витька и кивнул в мою сторону, что равносильно было поданной команде «фас». Долго удерживаемый на «поводке», «волкодав» наконец-то получил свободу действий и рысью побежал ко мне. Я думал, он набросится на меня и вцепится в горло, но этого не произошло. Вещагин неожиданно с ходу ударил меня головой в лицо. Уклониться я не мог — руки мешали, — и я пнул парня в пах. Попал куда метил. Витек взвыл, отскочил и разъярился еще больше. Что тут началось! Он бил меня руками, ногами, головой и даже бросался всей массой тела, будто ломился в закрытую дверь. Я висел на балке, как подвешенный в спортзале мешок для отработки ударов. Через пару минут Вещагин выдохся, да и я устал — повис на наручниках, безвольно свесив голову, окропляя текшей из носа и рта кровью рубашку. В глазах пылало, внутренности горели. Я бы не отказался освежиться, если бы кто плеснул на меня сейчас ведро воды, как порой плещут в кинофильмах водой на избитых людей, чтобы привести их в чувство.