– Я сообщу вам его координаты, – уступила я. – Но я хочу предупредить, что я не проверяла этого человека на наличие особых примет… пока что. И прямо сейчас не могу стопроцентно гарантировать, что это точно Кочетов.

Майя молча смотрела на меня, ожидая продолжения. На поврежденном запястье наливался фиолетовым цветом синяк.

– Надеюсь, что глупостей вы не наделаете.

– Уже наделала, – сухо и с горечью произнесла она, – да и сейчас делаю: сижу тут, треплюсь с тобой.

Она подтолкнула ко мне блок ядрено-розовых бумажек с липким краем и огрызок карандаша.

– Давай. Я большая девочка и свои проблемы решать умею.

Я крупно и разборчиво написала адрес дома престарелых, фамилию имя и отчество, под которыми Кочетов был там зарегистрирован, и примерное время – когда я заставала его там. И подтолкнула бумажки и карандаш обратно к Майе.

– Там еще есть такой здоровый детина, то ли медбрат, то ли санитар, по имени Дмитрий. Вот он время от времени за ним присматривает.

– Разберемся… – рассеянно отозвалась Можайская, читая и беззвучно шевеля губами. – И сколько он уже так в Тарасове? Вообще?

– Более десяти лет – точно.

Она громко, скрипуче расхохоталась – совсем по-старчески и отнюдь не элегантно.

– Старый дебил! Приподнял бы жопу как следует, меня ж отыскать – раз плюнуть! А он тут на шестерку тратится…

– Погодите, – я вспомнила про Осколкина, – а вас случайно не навещал один молодой человек, не задавал вопросов, тоже о ребенке и всем таком?

– Молодые люди меня иногда посещают, – глумливо и многозначительно ответила Майя. – Но про детей не спрашивают, их обычно интересует кое-что другое…

Я не успела среагировать: она поднялась и направилась вглубь квартиры, я немедленно пошла за ней. Несмотря на установившееся вроде бы хрупкое равновесие между нами, я все не рисковала выпускать Майю из поля зрения.

– У меня тут не прибрано, – только и заметила на это Можайская, активно роясь одной рукой по каким-то своим ящикам, коробочкам и перебирая вещи на туалетном столике.

Памяткой оказалась обычная, шесть на девять, черно-белая фотография. На ней был заснят Валентин Кочетов. Эта фотография отличалась от напечатанной в газете. Человек на ней не выглядел изможденным, не был забрит под карандаш. Он улыбался, глядя куда-то в сторону – создавалось впечатление, что он случайно попал фотографу на объектив, и снимок удался. Лицо занимало почти весь снимок, фон видно не было.

На обороте была подпись – шариковой ручкой, с таким нажимом, что проступило и на лицевой стороне снимка: «Тарасов, 1990 год, Майке от Вальки. Не забудь Южный выезд».

– Почему Южный выезд? – озадачилась я. – Там был сделан снимок?

– Да я тоже не в курсах. – Майя пожала плечами. – Никогда мы там не были, не свиданкались, ничего. Там ваще-то жутко, в двух кэмэ – Старосветское кладбище, ну то, заброшенное-то. Валька козел, но уж с кукухой проблем не имел, не потащился бы к жмурикам с бабой пересекаться.

– Отчего же нет, если по-деловому? – рассудила я. – Место тем и удобное, что непопулярное, разве что практичнее ночью приходить. Не припоминаете, может, для него самого это что-то значило?

– Маловато я с ним шлялась для таких подробностей. Может, и значило. Он баял вроде, что это ему самому напоминалка, типа, увидит – и сразу вспомнит нужное. А кто не знает – не поймет и не найдет. А раз я не знаю, то я не выдам, зато и по карточке он меня сразу опознает. Короче, беспроигрышный вариант. Башка-то у Кочета всегда работала.

– Вам нужна эта карточка? – Я была готова к отказу, но Можайская, напротив, отмахнулась:

– Забирай. Я и так помню, чего там написано, а без Валькиной рожи в моей хате прекрасно обойдусь. И так-то хрен забудешь.

Фотоснимок перекочевал в мою папку.

– И еще одно, Майя Ринатовна. Как вы уже знаете, я пока что поддерживаю иллюзию своей лояльности Кочетову.

– Ага, отчитываться бегаешь, помню, – Майя пошла из комнаты обратно на кухню, – как собачка хозяину.

– Мне сообщать о вас Руслану… то есть предполагаемому Валентину?

– Так там вроде в папке-то про меня все написано? – удивилась она.

– Ваш адрес не указан. Только место работы.

– «Прядку» найти нетрудно, а меня в ней, – в свою очередь рассудила Можайская. – «Прядка», может, и переехала, да я из нее никуда не девалась.

Она допила остывший чай, словно водку, опрокинув чашку как рюмку.

– Знаешь что? Скажи, что я отказалась отвечать на твои вопросы, послала тебя по всем адресам далеко и надолго. Пусть повертится, козлина. Понервничает.

Я усмехнулась: ход наших мыслей совпадал.

Она проводила меня до двери.

– Слышь, а эти, другие его бабы… я-то никого не видела с ним, а ты-то их уже нашла?

– Пока ищу, – аккуратно ответила я. – Всего доброго, и, повторяю, будьте осторожны.

Майя Ринатовна не закрыла дверь за моей спиной, наоборот – проследила, как я спускаюсь по лестнице. Только на первом этаже, у почтовых ящиков, я услышала демонстративно громкий хлопок и звук запираемого замка.

В свете этой встречи я понимала, что выпускаю джинна из бутылки. Иными словами, даю ход событиям, которые не смогу полноценно контролировать. Но я, например, не могла пресечь и новые визиты циркачей к Руслану Осиповичу, ибо он не просил меня об охране.

И пусть пока что Русланом Осиповичем Кочановым и остается, пока я не проверю наличие или отсутствие указанных особых примет. Путаница – последнее, что мне сейчас нужно.

Пистолет у Майи Ринатовны я не забрала. Зачем? Она ведь действительно более чем взрослая дама, и ее дела не моя ответственность.

После таких адреналиновых событий организм требовал восстановления ресурсов. Да и когда там они были, эти кофе с пирожным…

Разнообразия ради (и – я не хотела себе в этом признаваться, но и для спокойствия тоже) я съездила пообедать домой. Милы дома снова не оказалось: меня встретила записка, ее давно знакомым почерком сообщающая – мол, так и так, буду в вязальном кружке