Благодаря такому маневру обратный путь к леднику Жерве занял четыре часа вместо шести — это была солидная экономия времени в ситуации, с каждым часом приближавшейся к критической. Еще час ушел на подъем на ледник к ожидавшему их Хатанзею, где участники перехода получили горячий чай и обильный перекус, а также заслуженный двухчасовой отдых, вдохнувший в них новые силы, но вместе с тем принесший страдания от холода. Кое-кто начал жаловаться на резь в глазах — это был первый признак так называемой снежной слепоты, ожога слизистой оболочки глаз отраженной от снега и льда солнечной радиацией. Определенно, задерживаться на леднике не стоило, и люди почти бегом бросились вниз по леднику Макарова к бухте Гольцовой, где они уже видели дым от костра, зажженного Вылкой. В 2 часа ночи 31 августа, одолев, таким образом, за

19 часов почти 70 километров, участники перехода вернулись в свой лагерь в бухте Гольцовой — поставленная задача была выполнена и можно было возвращаться в Поморскую губу, с тем чтобы успеть к последнему пароходу.

Даже кратковременное пребывание на ледниках показало участникам маршрута, чем чревато приближение полярной зимы. Поэтому уже на следующий день, чтобы воспользоваться попутным северо-западным ветром (по-видимому, все тот же не слишком сильный сток), на обоих карбасах подняли паруса и возвращение началось. С попутным ветром залив Незнаемый одолели всего за один переход и уже 2 сентября оказались в соседнем заливе Чекина. Однако затем усилившийся ветер заставил ждать улучшения погоды, на что, к счастью, потребовались всего сутки, но следующий переход оказался слишком коротким, всего до устья ручья Но-силова, где непогода навалилась уже всерьез, задержав путешественников на неделю, так что пришлось тщательно пересчитывать оставшиеся галеты и раздумывать над последними банками консервов. Между тем волнением карбас Вылки был выброшен на берег. Потребовалось много работы, чтобы снова спустить его на воду. С берега было видно, как в глубине острова над гребнями гор потянулись снежные вихри — там уже зима наводила свой порядок всерьез и надолго. В сплошных снежных зарядах карбасы вошли в Маточкин Шар и, чтобы дать отдых людям, остановились на уже знакомой стоянке в Тюленьей бухте у братской могилы участников экспедиции Розмыслова. 12 сентября оба карбаса достигли становища в Поморской губе, где запоздалые путешественники встретили радушный прием его обитателей.

Между тем развитие погоды уже в ближайшие дни показало незадачливым французам, каких они избежали испытаний, если хотя бы немного задержались с возвращением. Уже 17 сентября замерзла река Маточка. Русанов продолжал изучение окрестностей и по выпавшему снегу и даже, как отмечено в рапорте Кандиотти, якобы обнаружил месторождение угля — разумеется, это были лишь фрагменты лигнита, скверной разновидности бурых углей. Спустя десять дней путешественники оставили берега Новой Земли, степень гостеприимности которых каждый мог оценивать по-своему. Что касается Русанова, несомненно, в такой ситуации он сделал все, что мог, хотя, по-видимому, об организации самого похода у него были какие-то свои соображения и, как показало уже ближайшее будущее, он сделал свои выводы, особенно в части научной производительности. В любом случае, для него экспедиция оказалась в высшей степени полезной, хотя намеченная, видимо, сгоряча зимовка так и не состоялась — Бенар изменил первоначальные планы и предпочел вернуться во Францию.

Что касается результатов пересечения, то в отношении их можно вполне определенно утверждать — каждому свое: Кан-диотги осуществил ликвидацию очередного белого пятна, хотя даже и не положил его на карту; Русанов собрал гораздо более богатый научный урожай, требующий более подробного описания.

Это тем более оправданно, что с этой экспедицией связаны первые общие публикации не только в экспедиционном очерке на страницах книги Бенара, но и в «Отчетах, изданных еженедельными собраниями Академии наук» в Париже, публиковаться в которых считали за честь самые маститые ученые того времени. То обстоятельство, что рядом с ними появился первый серьезный научный опус студента Сорбонны, говорит само за себя — его участие в экспедиции Бена-ра не было напрасным. Такая публикация явилась знаком признания солидного научного сообщества, допустившего в свою среду студента — как он того, несомненно, заслуживал. Таким началом ученой карьеры мог бы гордиться самый искушенный в науке корифей.

Статья «О силуре Новой Земли», увидевшая свет в «Отчетах…» за 12 июля 1909 года, в которой начинающий геолог определил по сборам ископаемой фауны границы пород разного возраста с преобладанием силура на востоке архипелага и девона в центральной части Северного острова, явилась серьезной заявкой на будущее. При этом был обнаружен новый род моллюсков Karoceras, сходных с тем, что описал Барранд для пород силура в Чехии на Европейском континенте — это означало, что силурийские моря Средней Европы и Новой Земли были единой теплой акваторией. Дальнейшее изучение сборов показало, что «список ископаемых содержит и американские виды, что подтверждает мнение некоторых геологов (иллюстрированное профессором Огом на палеогеографической карте) о том, что арктическое море соединялось во время верхнего силура с морями Европы и с морем Северной Америки» (1945, с. 232). Это означало, что новичок в науке замахнулся на научные концепции глобального масштаба, проявив как смелость и новизну научных построений, с одной стороны, так и умение добывать факты для подобных выводов в самых сложных природных условиях, порой, что называется, на бегу в самое ограниченное время, как оно было в бухте Гольцовой. Спустя четверть века русановская идея прочно заняла свое место в вузовских учебниках, по которым готовилось предвоенное поколение наших геологов. Далеко не все авторы новых научных идей удостоились подобной чести.

Достижения Русанова отражены также и в книге Бенара, куда геологический раздел, написанный русским участником, вошел целиком. В русском варианте под заголовком «Состояние геологических исследований на Новой Земле» этот труд опубликован в сборнике 1945 года. Эта работа по своим целям и задачам несколько шире, она включает целый ряд исходных положений, послуживших основанием для продолжения русановских исследований на архипелаге. В ней он подразделил породы, слагающие Новую Землю, на первичные (древние палеозойские) и более молодые вторичные (мезозойские), причем последние, по его мнению, «сохранились на Новой Земле лишь небольшими разбросанными островками. «Я не нашел обнажений пород вторичной эпохи» (1945, с. 227), отметил он и был прав, поскольку с тех пор это не удалось никому.

Его последователям попадались лишь жалкие остатки былой мезозойской толщи слагающих пород, которые были сметены самыми разнообразными природными процессами — работой текучих вод, морозным выветриванием, ледниковой деятельностью, разрушены морским прибоем и т. д. Нам достались лишь отдельные, чудом сохранившиеся экземпляры морской фауны того времени, порой восхищающие глаз специалиста своей сохранностью и изяществом форм.

Не менее важны его выводы о процессах в четвертичное время (то есть за последний миллион лет) по наблюдениям полевых сезонов 1907 и 1908 годов. В первую очередь это относилось к ледникам, которые в начале XX века рассматривались учеными в качестве остатков великого древнего оледенения, причем во взаимосвязи с другими природными процессами, прежде всего с изменениями уровня моря, о чем свидетельствовали многочисленные морские террасы. Это позволило ему прийти к важнейшему заключению: «В этом (то есть 1908. — В. К.) году мне удалось проверить точность этого наблюдения, многочисленные ледники, которые я наблюдал в глубине острова, находятся часто на расстоянии 2–3 километров от конечных морен» (1945, с. 227). Однако дело не просто в контроле предшествующих наблюдений (что важно само по себе), а в том, что проявления одного и того же природного процесса были прослежены в удаленных друг от друга частях архипелага.