ГАЗовских цехов уходили на фронт минометы и мины к ним, реактивные снаряды для «Катюш» и просто снаряды, двигатели и авиавзрыватели, запчасти к пулеметам и самолетам, аэросани и походные кухни. Отдельным, очень важным пунктом было производство колес – именно горьковские колеса (более двух с половиной миллионов!) стояли на всех советских автомобилях и артиллерийских орудиях времен войны.

Страшная реальность войны заключалась не только в тяжелом труде и плохом питании, резко изменившемся быте города и первых похоронках, пришедших в Горький. 4 ноября 1941-го заводчане впервые узнали, что такое авианалет. Пока к ГАЗу прорывались лишь единичные «Хейнкели», но и они успели натворить много бед. Первые бомбы, еще ночью, попали в моторный цех № 2 и колесный цех, причинив большие повреждения, убив 29 и ранив 51 человека. Налеты повторились в 16.20., 17.12., 17.20., 17.30., 17.50. и 21.07. И хотя они не отличались особой точностью – прямых попаданий в цеха и корпуса не было, – но тяжелые бомбы рвались рядом с заводскими зданиями, разрушая заводскую инфраструктуру, выбивая стекла, уничтожая готовую продукцию, калеча станки и убивая людей. Много жертв было в заводской столовой и ремонтно-механическом цеху, собиравшем минометы, погибли и эвакуированные из Москвы, пережидавшие налет на заводе. В тот день впервые пострадал КЭО – во время третьей атаки в здании взрывной волной вынесло окна вместе с рамами. А в ночь на 5 ноября первые бомбы упали на Американский Посёлок, прямым попаданием там был уничтожен дом № 5.

В этот день всем стало понятно, что война – это не что-то далекое, что она пришла в каждую семью, что воюет вся страна и Горький – больше не тыл. С непривычки заводчан сначала охватила паника: люди бежали из цехов, штурмовали закрытые вахтерами ворота. Растерянность и злость усугублялись тем, что сигналы воздушной тревоги звучали с большим опозданием либо не звучали вовсе, а атаковавшие немцев во время третьего налета три ЛаГГа были сбиты огнем с «Хейнкелей». Многим запомнилось тогда, как хозяйски вели себя в небе вражеские пилоты, как они совершили «круг почета» над Кремлем.

Это был первый, но далеко не последний налет фашистов на завод. Со временем к ним не то чтобы привыкли – привыкнуть к такому невозможно, но стали воспринимать иначе, как тяжелую, но неизбежную часть повседневности, вызывавшую не страх и панику, а злобу. «Видя эти разрушения, сделанные фашистами, – зло берет, – писал в дневнике инженер В. А. Лапшин. – А в особенности вспомнишь об убитых во время бомбардировки – еще больше обозлишься и хочется, чтобы поскорее уничтожили всех этих сволочей».

Как один из руководителей завода, Липгарт, конечно же, принимал все меры по защите своих подчиненных. Еще в конце июня в КЭО создали штаб гражданской обороны во главе с А. А. Фониным, собрали унитарную команду, задачей которой было тушение зажигательных бомб и устранение мелких последствий налетов. Окна в КЭО закрасили синей краской, завесили шторами и закрыли деревянными маскировочными щитами. Многие кэовцы, как и другие заводчане, вступили в народное ополчение и после работы изучали устройство оружия и занимались строевой подготовкой. Другие дежурили в госпиталях и работали на строительстве траншей и противотанковых рвов в окрестностях Горького.

Но ноябрьские налеты 1941-го, к счастью, не стали для горьковчан постоянными. Главная «война над крышами» развернулась в Москве. Бомбили столицу зверски, первый налет был еще 22 июля, и Липгарты сразу же решили переправить близких из Москвы к себе. Андрей Александрович послал за родными санитарную машину. В итоге дом в Американском Посёлке стал еще более многолюдным. Если раньше его занимали Андрей Александрович с Анной Панкратьевной, Ростислав, Елена, Сергей и Ирина, то теперь к ним прибавились мать Липгарта Адель Армандовна и его младшая сестра Татьяна с тремя девочками – семилетней Галей, двухлетней Наташей и грудной Машей, теща Ольга Николаевна (над ее кроватью появилась икона Казанской Божьей Матери) и сестра жены Елизавета Панкратьевна с сыном. Спальные места устраивались повсюду, например, хозяйка дома спала… на гладильной доске, которую клали на пол. «Все размещались в трех комнатах, – вспоминал муж Татьяны Липгарт Виктор Иванович Любомилов. – За стол садились 14–15 человек. А время уже начиналось голодноватое. Я с заводом был эвакуирован в Новосибирск. Естественно, что посылать на подмогу я был в состоянии только гроши, как, впрочем, и Митя. Еда строго регламентировалась. В общую регламентацию, естественно, входили и дети Андрея».

1942 год начался в КЭО с трагедии: 4 января повесился заместитель Липгарта Евгений Агитов. Удар был тяжелым и неожиданным. Самоубийство – всегда тайна, и окружающие могли лишь догадываться, что толкнуло 45-летнего Евгения Владимировича на этот шаг. Нереализованной осталась его мечта об использовании шестицилиндрового двигателя на малых самолетах – опытные авиетки конструкции В. К. Грибовского с мотором ГАЗ-11 в серию не пошли, хотя Агитов отдавал этим самолетам много сил и времени. В сентябре 1941-го его сняли с должности начальника экспериментального цеха, не объясняя причин. Последней конструкцией Агитова стали боевые аэросани ГАЗ-98, которыми он занимался вместе с А. Д. Просвирниным, А. М. Кригером, Л. В. Косткиным, В. И. Борисовым и Г. И. Красильниковым; они были приняты к производству 24 декабря. В предсмертной записке, оставленной Агитовым, было сказано: «Я творчески иссяк»… Много лет спустя Б. А. Дехтяр так вспомнит об обстоятельствах гибели Агитова: «Он не мог снести грубого административного вмешательства в свою творческую деятельность по применению мотора ГАЗ на самолете. В разгар работ проект убрали с ГАЗа. В это же время за аэросани с мотором ГАЗа руководитель (из политехнического института) Веселовский получил орден Красного Знамени, а работы Агитова забыли. И он повесился».

И тут же, почти без перерыва, – окончание работ по легкому броневику. 9 января машину собрали, а 10-го уже показывали Ворошилову. 17 февраля броневик, получивший марку БА-64, осматривал нарком танковой промышленности Малышев, а 3 марта – Сталин. 14 марта 1942-го первый советский полноприводный бронеавтомобиль был принят на вооружение. До июня 1943-го заводские цеха покинул 3901 такой броневик. Они отлично проявили себя на фронте в качестве разведывательной и командирской машин.

Параллельно продолжалась сборка Т-60: январь – 625 машин, февраль – 423, март – 300, апрель–110. Снижение темпов выпуска связано с появлением «сменщика» этого танка. Если Т-60 был разработкой Астрова и «родился» в Москве, на заводе № 37, то его развитие, легкий танк Т-70, уже был спроектирован в Горьком (не случайно он имел и отдельное заводское название ГАЗ-70), и его «отцами»» в полной мере можно считать и Астрова, и Липгарта. Интересная деталь: никаких «Татьян» (так на заводском жаргоне называли ТТТ, тактико-технические требования, спускавшиеся на ГАЗ из Наркомата обороны) конструкторам не отправляли, создание Т-70 было чистой самодеятельностью.