и есть. И есть ты. Нет для тебя безопасного пути. И нет конца. Слово можно услышать лишь в молчании. Нужна тьма, чтобы увидеть звезды. Танец всегда исполняют над пустотой, над ужасной бездной.

Аррену хотелось вырваться, но маг не отпускал его.

— Я подвел тебя! — крикнул он. — И подведу снова! Я слишком слаб!

— Сил у тебя хватит, — голос Ястреба казался нежным, но в то же время суровым, поднявшим из глубин души Аррена волну стыда и насмешки. — Что ты любишь, то и будешь любить. Ты будешь исполнять обязанности, которые принял на себя. На тебя можно положиться. Не диво, если ты пока еще не знал об этом: за те неполные семнадцать лет, прожитые тобой, мудрено узнать такое. Но сам посуди, Лебаннен, — что значит отказаться от смерти? Отвергая смерть, ты отвергаешь жизнь.

— Но я искал смерти! — сказал Аррен, подняв голову и глядя в глаза Ястребу. — Как Собри…

— Собри искал не смерть. Он хотел избавиться от страха смерти.

— Но существует путь. Путь, который он искал. И не один Собри — и Заяц, и другие. Путь обратно, в жизнь, в жизнь без смерти… И ты… больше, чем все они… ты должен знать про тот путь.

— Мне он неведом.

— Но другие, те волшебники…

— Я знаю лишь одно — они и впрямь думали, что ищут то место. Но знаю я и то, что все они умрут — как умер Собри. И что сам я умру. И что ты умрешь тоже.

По-прежнему он, не отпуская, крепко держал руку Аррена.

— И я ценю это знание. Это великий дар. Этот дар позволяет быть личностью. Индивидуальностью. Ибо мы вольны потерять лишь то, что принадлежит нам, и только нам. Нашу личность, нашу муку и наше величие, нашу человечность, которые не могут быть вечными. Ибо они меняются и уходят, как волны в море. Хотел бы ты, чтобы море застыло в неподвижности и прекратился бы бег волн — ради того, чтобы сохранить одну-единственную волну, чтобы спасти себя? Готов ли ты отказаться и от силы своих рук, и от страсти своего сердца, и жажды знаний, сжигающей твой ум, — ради того, чтобы купить безопасность?

— Безопасность… — повторил Аррен.

— Да, — сказал маг. — Безопасность.

И он отпустил Аррена, разжав свою руку, и отвернулся от него, как бы оставив его наедине с собой, хотя они по-прежнему сидели лицом друг к другу.

— Не знаю, — проговорил наконец Аррен. — Не знаю, что я ищу, куда иду, не знаю даже, кто я такой.

— Я знаю, кто ты, — сказал Ястреб тем же низким, твердым голосом. — Ты — мой вожатый. С твоей невинностью и отвагой, с твоей неискушенностью и верностью, ты — мой вожатый, дитя, которое я послал впереди себя во тьму. И следую за тобой — за твоим страхом. Ты, наверно, думаешь, что я суров с тобой. Но тебе ни за что не понять, до какой степени я с тобой суров и жесток. Я воспользовался твоей любовью, как горящей свечой, и я готов сжечь эту свечу дотла, чтобы осветить ступени, по которым я схожу во мрак. Мы должны идти туда — идти вместе. И пройти дорогу до конца. Мы должны дойти до того места, где иссякают все источники, до места, куда притягивает тебя твой смертный страх.

— Где оно, господин мой?

— Я не знаю.

— Я не смогу довести тебя туда. Но я пойду с тобой.

Маг смотрел на него сумрачно, во взгляде его был тот самый бездонный мрак.

— Но если я снова подведу тебя, — сказал Аррен, — если снова предам…

— Я верю в тебя, сын Морреда.

Потом оба долго сидели молча.

Над ними тихонько покачивался высокий резной идол, темный и грубый на фоне синего южного неба: туловище дельфина, сложенные крылья чайки, человеческое лицо с широко раскрытыми глазами-раковинами.

Ястреб с трудом поднялся, потому что рана его еще далеко не излечилась.

— Я устал все время сидеть и сидеть, — сказал он. — Чего доброго, еще растолстею тут от безделья…

Он начал расхаживать вдоль плота, и Аррен присоединился к нему. Прогуливаясь, они время от времени обменивались словами о том о сем. Аррен рассказал Ястребу, как он проводил время и какими друзьями он обзавелся среди плотового племени. Беспокойство Ястреба явно превышало его телесные силы, и он быстро устал. Он остановился возле девушки, которая плела волокна ниглу на своем простеньком ткацком станке позади Дома Великих, попросил ее отыскать и позвать к нему вождя, а сам вернулся под навес. Вскоре туда явился вождь плотового племени, поздоровался с ними весьма учтиво, и маг ответил ему с такой же учтивостью; потом все трое уселись под навесом на ковре из пятнистой тюленьей шкуры.

— Я думал, — начал вождь вежливо, но с большим достоинством, — о делах, про которые ты мне рассказал. О том, как люди верят, будто можно после смерти вернуться в свои тела, и как они пытаются достичь этого, забыв почитание богов, пренебрегая своими делами и впадая в безумие. Все это дурные помыслы и великая глупость. И еще я думал, не случится ли нечто подобное и с нами? Но мы не имеем ничего общего с другими людьми, с их островами и обычаями, нас не касается то, что они делают и чего не делают. Мы живем в море, и вся наша жизнь связана с морем. Мы не надеемся спасти наши жизни, хотя и не спешим расстаться с ними. Никакое безумие не коснется нас. Мы не живем на суше, и никогда сухопутные жители не бывают у нас. Во времена моей молодости мы беседовали с людьми, приплывающими на лодках к Длинной Дюне, когда мы высаживались там, чтобы рубить бревна для плотов и строить зимние укрытия. Часто мы видели паруса с Охола и Вельвая — особенно осенью, когда мы шли вслед за серыми китами. Они плыли поодаль за нашими плотами, потому что мы знаем дороги и места встреч Великих посреди моря. Но это все, что я видел и что знаю про сухопутный народ, а теперь они больше не приходят. Может быть, они все впали в безумие и перебили друг друга. Два года тому назад, будучи на Длинной Дюне, глядя на север, в сторону Вельвая,