и иногда подумывала снова туда переехать, но дом находился в глуши и, поскольку там десять лет никто не жил, пребывал в запустении.

Тем временем неприятности со сверстниками продолжались, Роберт перестал спать, часами бродил по улицам, и соседи жаловались, что он с угрожающим видом караулит их на лестничной площадке. Никому не причинял вреда, но соседи грозились подать в суд; в конце концов мать не выдержала и решилась на переезд, а финку они взяли с собой, т. к., не считая матери, ее одну Роберт не подозревал в дьявольских замыслах.

Переехали летом. Поскольку привести дом в порядок усилиями двух женщин не представлялось возможным, мать заручилась помощью некоего Дж., женатого мужчины, который “стал проявлять к ней интерес”, и, хотя взаимностью она не отвечала, “нужно было терпеть”, т. к. он хорошо знал местность, помогал с починками и т. д. Два года назад Дж. уговорил ее продать значительную часть леса на древесину. Роберт воспринял новость очень плохо и исчез, обнаружили его лишь на следующее утро после длительных поисков с участием полиции и нескольких соседей; он был неподвижен, от еды отказывался, не желал открывать глаза и не поддавался ни на какие уговоры. Кризис длился около месяца и кончился, лишь когда потенциальный покупатель покалечился во время осмотра и оценки участка и предложение отозвали наследники.

Дальше семья жила скромно. После фиаско с покупателем Дж. ушел, но финка осталась, и вдвоем с матерью они управлялись с хозяйством. По словам матери, если пациента не трогать, его состояние улучшается, но он все равно часами бродит по лесу и никакие темы, кроме преследования, его не интересуют (подробности она откладывает до моей встречи с ним). Следующий год прошел спокойно. Пациент не приближался к соседям, и она позволяла ему блуждать по лесу. Говорит, он любит скитаться, может пропасть на несколько дней, а потом сам же вернуться. Иногда его привозят полицейские или обеспокоенные местные жители. Доходил пешком до Бостона, Квебека.

Недавно, во время одной такой прогулки, у пациента произошел конфликт с местным землеустроителем, вызвали шерифа, в результате пациента отправили в Лонгридж, где он и пребывает последние четыре месяца. По мнению матери, атмосфера там угнетающая, но пациента это не беспокоит; ему делают поблажки – позволяют гулять по территории.

Она не оставляет надежды, что сын еще может стать таким, каким был до болезни. В январе она увидела в газете статью о клинике и наших хирургических успехах.

Судя по всему, случай для процедуры подходит, можно даже сказать, подходит идеально, раз мы планируем работать и с хроническими психозами. Она понимает, что процедура пока на ранней стадии разработки, мы обсудили риски и т. д. Я могу встретиться с ее сыном на следующей неделе, когда поеду в лечебницу осматривать других пациентов.

13 февраля

Сегодня был в Лонгридже. Во второй половине дня встречался с Робертом. Очень бледный, с узкими плечами, болезненного вида – типично для пациента, давно привыкшего к лечебницам, расстройству сна и постоянному нервному напряжению. Провел осмотр. Рост 5 футов 9 дюймов, вес 155 фунтов. Нистагм, страбизм, клонус стоп, симптом Бабинского не выявлены. Зрачки реагируют. Признаки пареза отсутствуют. В карте указано, что реакция Вассермана отрицательная. Речь нормальная, обычно тихая; когда разговор касается тематики его бреда – возбужденная. Рефлексы повышены, симметричные. Ярко выраженная манерность: когда пациент не разговаривает, он дергает себя за правое ухо большим и указательным пальцами правой руки или поглаживает левую скулу указательным пальцем левой руки, а затем стучит себя по лбу. Легкие и сердце без отклонений, не считая слабого систолического шума на верхушке сердца. Небольшое вздутие живота, в левой подвздошной области прощупываются каловые массы, что говорит о запоре, который также отмечают санитары. Пульс 80, давление 134/78. Отрицает наличие болей и неприятных ощущений, но говорит, что у него “миодезопсия”, “борборигмус” и “анталгическая походка” – эти термины он, очевидно, запомнил, пока лежал в больницах. Полагает, что симптомы вызваны его преследователями, а потому необратимы.

Что касается психического состояния пациента: кроткий, простодушный, на первый взгляд дружелюбный, бывают вспышки подозрительности. Поведение свидетельствует о постоянных слуховых галлюцинациях: пациент то замирает, будто кого-то слушая, то мотает головой и дурашливо смеется. В основном избегает зрительного контакта, но временами таращится на собеседника, а точнее, сквозь него, после чего, как правило, надменно усмехается. Самосознание нарушено: в уголках рта скапливается слюна, а когда мы гуляли на холоде, он не вытирал сопли, текущие из носа. От него дурно пахнет, он моется, только когда заставляют. Понимание ситуации слабое. О госпитализации говорит, что он здесь, чтобы отдохнуть, на него якобы постоянно нападают “Мародеры” – банда, мучившая его еще в Бостоне. Нашему миру, всей цивилизации непрерывно угрожает некий “Разрыв”, который он и только он может предотвратить с помощью ритуализированных прогулок, своего рода паломничества. Называет их “Штопками”, будто его шаги – это в буквальном смысле стежки, сшивающие землю. Штопки стали смыслом его существования. Если он потерпит неудачу, последуют неописуемые страдания; он один не дает развязаться войне, спас бессчетное количество живых существ от вымирания. Непогода, плохое самочувствие – все это неважно. Отдыхать ему нельзя.

Как и следовало ожидать, не осознает, что все эти муки – симптомы болезни, усугубленные изоляцией, а ходьба на свежем воздухе – своего рода терапия, хоть и неполная. При одном упоминании о том, что пациентам с его заболеванием прописывают физические нагрузки и сон, выходит из себя. Он нисколько не сомневается, что Мародеры существуют. Это очень жестокие создания: за прошлые неудачи его связывали, насиловали, уродовали зубилом, свежевали и т. д. В своих пытках они, похоже, использовали половину арсенала американской промтехники: ленточную пилу, бурильную машину, навесные грабли для трактора, сварочную горелку, паровую молотилку, шлифовальный станок. У него есть “доказательства” – показывает “шрамы” на запястьях и пяточных сухожилиях, оставшиеся после того, как с него сдирали кожу, а потом снова собирали по кускам. Когда я объясняю, что это обычные складки кожи, повышает голос, спрашивает, слышу ли я шепот и крики, называет меня глухим, утверждает, что звуки – слова, шум ветра, птичье пение – никуда не деваются и витают среди нас. Снова принимается трогать лицо, мало-помалу успокаивается, вслушиваясь во что-то мне недоступное. Потом говорит, что с тех пор, как семья переехала за город, встречал и других существ, “Духов-Наследников”, они более размытые и благожелательные, но он пока не выяснил, кто это такие и что им нужно. Их слышно, но не очень хорошо видно. Пытался рисовать и фотографировать их, жалеет, что у него нет аппарата, которым их можно было бы запечатлеть, писал на киностудии с просьбой ему в