самое ценное людское достояние”, “наша сентиментальная привязанность к воспоминаниям о том, каким был человек”, “восстановление личности целиком”, – а более технические пропустила. Она приехала сообщить мне, что совершенно точно отказывается от процедуры, она благодарна за все, что я сделал, но больше сюда не вернется.

Разумеется, все это весьма странно – от ее дома до конторы ехать два часа. Подозреваю, она все еще колеблется, хочет, чтобы я ее переубедил. За последнюю неделю, продолжает она, ее сыну стало заметно лучше, доктор Барнс выписал его и дважды приезжал к ним домой, гулял с мальчиком в лесу. Роберт по-прежнему постоянно говорит о Мародерах, зато по ночам спит – во всяком случае, так ей кажется, – и “кататомических (sic.) эпизодов” больше не было (я расхожусь во мнениях с Фрейдом почти во всем, но оговорки в словах, внушающих страх / неприязнь, игнорировать трудно). Я не спорю. Она готова отстаивать свою позицию, но у нее явно остались сомнения, иначе ее бы здесь не было. Благодарю ее, желаю всего наилучшего и прибавляю, что она всегда может вернуться.

Как и следовало ожидать, она не уходит. Хочет знать, одобряю ли я подход Барнса, нельзя ли сделать что-то еще. Я рад, что мальчика больше не держат в смирительной рубашке, говорю я, доктор Барнс явно благотворно на него влияет, возможно, стоит на этом остановиться. Да, отвечает она, возможно, стоит на этом остановиться. Я возвращаю ей речь. Говорю, что меня ждет другой клиент, и это правда. Она спрашивает, не мог бы я снова навестить Роберта. У нее дома? – уточняю я. Она поясняет: всего одна консультация, чтобы я составил мнение о том, нужна ли по-прежнему процедура. Она знает, что ехать далеко, готова возместить расходы на дорогу и т. д. Я интересуюсь, что об этом скажет доктор Барнс. Ой, но мне же необязательно приезжать в один день с Барнсом, я просто поговорю с ее сыном.

Итак, визит назначен на субботу. Сдается мне, это пустая трата времени – она снова передумает и т. д., но мне как будто бросили вызов. Такое ощущение, будто она – судья, а на скамье подсудимых – целая система взглядов. Логика, прагматизм, даже арифметика – все говорит о том, что мне не стоит себя утруждать, я мог бы принять шесть пациентов за то время, которое уйдет на эту бессмысленную поездку.

11 марта

Сегодня ездил к Роберту. Так торопился, что не учел проблемы на дорогах: из-за потепления снег превратился в слякоть, так что пришлось бросить машину на обочине, выудить из багажника плащ с сапогами и пройти последнюю милю пешком. Разлапистый желтый дом, весьма живописный, с пристройками по бокам. Не знал, каким входом пользуются хозяева, некоторое время звонил, наконец дверь открыла женщина, в которой я без труда узнал финскую служанку. В голову пришла странная идея спросить, что думает о мальчике она сама, – вдруг суровая старушка в фартуке и косынке прольет свет на состояние пациента?

Так или иначе, на это нет времени – за спиной финки возникает Лилиан, сильно встревоженная: накануне вечером она рассказала Роберту о моем визите, и он был не против (как ей показалось), но сегодня утром она встала, а его нет. Разумеется, она уже привыкла к таким отлучкам, но ей неловко заставлять меня ждать. Проходим в гостиную. Сажусь, она садится рядом, почти вплотную ко мне. Говорит, ей были посланы знаки, которые помогут ей определиться: безмолвная сова на ветке дуба, загадочная пуговица, завалившаяся в щель между плитами на кухонном полу. Впервые с начала нашего знакомства замечаю, как она красива, – в старом доме ее красота кажется почти сказочной, трагической. Эта встреча сильно отличается от всех предыдущих, и на ум невольно приходят мужчины, мелькавшие в ее жизни: учитель танцев, сосед, теперь еще (подозреваю) Барнс. Знает ли она, что производит такой эффект? Или все это безотчетно, инстинкт самосохранения? К моему облегчению, в этот момент финка приносит поднос с чаем. Обсуждаем дороги и погоду. Лилиан вслух недоумевает, где же Роберт, в попытке скоротать ожидание показывает мне фамильные ценности: портрет ее отца, чучело птицы, антикварные безделушки. Смолкает, встает, выходит из комнаты и тут же возвращается, говорит, что слышала какой-то звук.

Ничего не происходит. Бьют часы. По лестнице кто-то спускается, застывает на месте, но это всего лишь дочь (Лилиан представляет ее – Хелен), на вид лет шестнадцать-семнадцать, подозрительно косится на меня, в глазах усталость и обида. Трудно представить, каково это – расти в тени этого хаоса.

Наконец я предлагаю пойти поискать его. Я не говорю этого вслух, но, если он не объявится, я уеду.

Она соглашается. Через кухню выходим на задний двор. Идет снег, но следы на холме по-прежнему различимы. Повсюду поваленные стволы – каштаны, поясняет Лилиан, каждая новая буря сметает по дереву. Раньше они были великолепны, в детстве она корзинами собирала орехи. Воспоминания об этом до сих пор греют душу, и она не может отделаться от чувства, будто болезнь деревьев и болезнь Роберта – проявления одного процесса, чего-то зловещего, снедающего их изнутри. А вдруг Роберт тоже заражен? Я отвечаю, что причина его заболевания неизвестна, но о такой гипотезе я не слышал. В любом случае, говорит она, одна каштановая роща все-таки уцелела – иногда Роберт туда наведывается. Да, говорю, он верит, что может спасти ее, он сам мне рассказывал. Он столько всего рассказывал вам, говорит она, ни с кем другим он так не откровенничает.

Я не знаю, что на это ответить, молча следую за ней мимо старой каменной стены и дальше по крутой тропинке в лес. Под ногами лед и снежное месиво, она придерживает юбку одной рукой, поскальзывается, хватает меня за локоть и больше не отпускает. Я зря позволяю это? Отдернуть руку было бы невежливо. Лес надвигается со всех сторон, следы разветвляются, петляют, исчезают у ручья, струящегося между сугробов с ледяной коркой. Идем вдоль ручья, хотя никаких отпечатков на снегу я не вижу. Лилиан настаивает – неподалеку есть лощина, где она часто находит его, он роет ямы у подножия старых деревьев, чтобы слушать закопанные в земле слова. Но Роберта там нет, и она опять начинает плакать. Вокруг каштаны, о которых он рассказывал, от них просто дух захватывает – а я ведь с детства не видел каштанов.

Она очень близко; щеки так горят, будто у нее жар. Снова заговаривает со мной. Есть ли у меня дети? Она заметила кольцо. Жена у меня, наверное, просто чудесная, возможно, в другое время, в иных обстоятельствах они стали бы