И грубо потянул меня за рукав из лощинки. А потом, уже на бегу, продираясь через заросли малины, отрывисто бросил:

– Снаружи периметра – внешняя охрана… Если сцапают – конец. Так что молись. Нам нужно пробежать метров триста… Поддай же газу, женщина…

– Эй, послушай… а как… как тебя зовут-то? – задыхаясь, выстрелила я что-то не то.

– А тебе какое дело? – зло буркнул он. – Ну, Туманов…

– Это имя такое?..

– Да заткнись лучше…

Да ради бога. Кусты кончились. Мы влетели в густой лес, похожий на сказочный, и со всего размаху погрузились в самое таинство красивой, неприветливой, тяжелой и (о боже, меня храни) такой загадочной сибирской тайги…

Туманов П.И.

Он знал, куда бежать. И про первый этап знал, и про второй. Он все помнил (об этом, товарищ, не помнить нельзя). Давно ли было?

Какое счастье, что он не стал белобилетником!

В том карауле Туманов дежурил в комнате начкара на пульте связи. Часа в три ночи, когда борьба между бодрствованием и сном успешно завершалась в пользу последнего, замигала лампочка под номером восемь.

– Докладывай, – зевнул он.

– Это проснулся часовой восьмого поста второй смены ефрейтор Лузин, – деловито и практически без матов доложил искаженный техникой голос. – На посту и вблизи поста накапливается неприятель.

– А так все нормально? – поинтересовался Туманов.

– А так все ништяк, – сказал Лузин. – Но неприятель накапливается.

– Он у тебя в штанах накапливается.

– В штанах, – согласился Лузин. – Ты бы видел, что тут делается. Такой грудастый неприятель… Слушай, Пашка, – Лузин перешел на вкрадчивый шепот. – Поворотись и глянь, че делает начкар.

Туманов обернулся. Караул устал. В соседней комнате царила тишина. Бойцы дрыхли по разным углам. Начальник караула лейтенант Нахлебцев – туповатый выпускник НВВКУ по кличке «Сынуля» или «Бегемот обыкновенный» – в собранном виде, но без фуражки пребывал на кровати и тоже давил на массу. На лице покачивалась в такт храпу «Роман-газета». «А. Проханов, «Дерево в центре Кабула» – извещала обложка.

– Ничего не делает, – признался Туманов. – Спит.

– Отлично, – обрадовался Лузин. – Пашка, вырубай периметр… Послесарить надо.

Туманов испугался:

– Ты че, охренел? Это же дисбат готовый…

– Пашка, я тебя прошу, – заныл часовой. – Такое дело, раз в жизни бывает, пойми. Я умею, я спец… Пашка, я технарь по радио окончил, я эти цепи как свои пять пальцев знаю. Да там все трижды три, элементарно… Давай, не ломайся…

– Не буду, – буркнул Туманов.

– Ну пожалуйста… Пашка, отрубай, а? Учти, с меня «чипок» и курево до конца недели. И всего за пять минут страха. Разве мало?

И три года дисбата, подумал Туманов. А то и зона. Но «чипок» – это, с другой стороны, манило. «Чипком» в солдатском обиходе называли гарнизонное кафе, где старая ворчунья тетя Фрося и молодая хромоножка Женечка кормили доходяг из батальона разными сладостями.

– Не мало, – сломался он. – Но, во-первых, два «чипка». Во-вторых, я же не электронный вундеркинд, как ты. Откуда я знаю, как это делается.

– А все элементарно просто, – оживился Лузин. – Запоминай. Выруби тревогу – это сверху, пятый тумблер во втором от начкара ряду – раз. Отключи посты, нехай спят, не хрен названивать – два. Обесточь линию на выход к дежурному по части – проскочим, они там все в отключке. Три. И сиди на стреме – четыре. Молись, чтоб не было проверяющих, – пять. Через десять минут вертай энергию на исходную.

– Через пять, – буркнул Туманов. Лузин хихикнул. – Ладно, через восемь, – и отключился.

После завтрака он выловил Лузина в курилке. Сообщник блудливо частил глазками, пускал колечками дым и здорово походил на переевшего барсука. Завидя Туманова, расхохотался как ненормальный.

– У нее есть подруга, – заявил он, отсмеявшись. – В следующий раз приедут обе. На велосипеде. Так что просись на восьмой пост… Пашка, да не делай ты шары оловянные. Все пучком, мы никому не скажем. Как мы можем сказать? Прикинь сам – где знают трое, там знает и комбат…

Оказалось, что эта идея – проколупать дыру в параллельный мир – родилась у Лузина не сегодня и не вдруг, а очень давно – в прошлом месяце, после того как рота выдвигалась на посадку картофеля в Володарку – на север, за перевал Туун-Карым. Там-то Лузин, большой любитель прекрасного, и втянулся в военно-полевой роман под названием «Свинарка и балбес», вылившийся, к удивлению посвященных, в обоюдное согласие. И даже в ночной бросок одной влюбленной девушки к запретным землям, хранимым Тринадцатым управлением Минобороны. Что было, кстати, и не глупо, ибо по ночам, как известно, спят комары и начкары. Переброшенным через сетку секатором Лузин надкусал проволоку и состряпал нечто вроде откидного оконца, при повороте которого, замыкая разорванные контакты, синхронно вытягивался запараллеленный сети провод, и сигнал тревоги, не покидая оконца, какое-то время кружил по близлежащим ячейкам, а потом благополучно улетал в атмосферу, не нарушая чинно текущий уклад караульной жизни.

– Если через много лет благодарные потомки обнаружат сие творение, они поставят памятник неизвестному солдату, сумевшему сделать ЭТО, – похвастался гений Лузин.

Но это вряд ли. Заступив через сутки на восьмой пост, Туманов щепетильно исследовал вышеупомянутый объект и был вынужден признать, что стать обладателями уникальных знаний о том, как объегорить караульный устав, потомки смогут лишь по чистой случайности. Во-первых, латунная проволока, которой Лузин заметал место стыка, была практически невидима и целостности забора не нарушала. Во-вторых, позиция выбрана почти идеально. С одной стороны – многолетний шиповник, с другой – обрывистая лощинка, по которой не больно-то походишь. Иными словами, это было соломоново решение и «Колумбово яйцо» в одном флаконе – и смелый выход, и мудрая в простоте акция. Туманов теперь боялся только одного – как бы нынешние устроители этой безумной «здравницы» в ходе восстановительных работ не обнаружили пробой и не поставили заплату. Очень боялся. Ведь серьезный же народ! Но пронесло, не заметили, ф-фу…

А что касаемо девочек… То да. Приходила к нему на пост одна. Раз семнадцать. Он даже гнездышко свил под разлапистой елью вблизи переговорника. Ротный так и не отгадал загадку, почему рядовой Туманов, вместо того чтобы корпеть над дембельским альбомом, до последнего дня рвется охранять восьмое сооружение – самое отдаленное, глуховатое и малопосещаемое. А чего тут гадать, коли в части за два года ни одной увольнительной (специфика такая), и живи, народ, как знаешь? Логика, товарищ капитан. Природа-мать.

Чувство вины, впрочем, осталось. Полгода приходили к нему домой слезные послания из далекой алтайской деревушки от девочки Кати. Он отвечал как мог. Клялся в любви, сетовал на занятость. А когда уже не мог отвечать, то перестал. Жизнь завертела, совесть успокоилась. Да и какая тут совесть, если через три месяца он опять надел безликий мундир и встал на защиту граждан страны, ограничив свои взаимоотношения с совестью лишь строго дозированным минимумом?