– Я пришел к тебе с десертом, – он протянул ей два лопуха на толстых красноватых черешках. – Это ревень. Это вкусно.

И, видя ее сомнение, перочинным ножиком быстро обрезал лист, тонкими ленточками серпантина счистил кожицу с черешка, и протянул один ей, вместе с куском рафинада в мелких соринках.

– Вприкуску.

Было сочно, кисло и сладко.

– Ты добытчик. Почти охотник, – заключила Катя.

– Скорее, собиратель. Но и палкой-копалкой не брезгую, когда надо.

Они провели на поляне еще пару часов, болтая, посмеиваясь и даже вздремнув. У Кости был дар прогонять ее неловкость и сомнения. Она не вспоминала о том, что тревожило ее, стоило ему отлучиться, и внутри у нее воцарился мир.

Пред самым отплытием Костя насобирал маленьких голубеньких незабудок и сплел из них браслет для Кати.

– Сегодня я должна дарить подарки… – смутилась она, вертя его по запястью. – Но в лесном быту я совершенно беспомощна.

– Ты и есть подарок. Моя беспомощная в лесном быту мавка.

эта осень

Митя пребывал в полном восторге. От путешествия на поезде. От всей деревенской живности, начиная с коров, о которых знал только из книг, и заканчивая индюками и диковинными цесарками и индоутками, о наличие в мире которых раньше даже не подозревал. Справедливости ради, Катерина тоже только недавно узнала, что индоутки не имеют никакого отношения ни к индюкам, ни к Индии. Митя был в восторге и от аистов, и от ужиков, что чертят зигзаги на реке, когда проплывают мимо, и от одичалого винограда: на нем как раз созрели дымчато-фиолетовые кисти, и под жесткой кожурой таился терпкий до ненатуральности вкус «изабеллы».

– Как будто «ментос»[8]виноградный, круто! – вынес вердикт сын. И в который раз Катерина вздохнула с облегчением: поездка пойдет Мите на пользу, хоть узнает, что за МКАДом тоже есть жизнь. Похоже, из них двоих по крайней мере он не испытывал тут напряжения – несмотря на отсутствие любимых компьютерных игр. Впечатлений хватило на целый день, так что Митя только к вечеру вспомнил что в кармане лежит смартфон, подаренный отцом.

Назавтра все-таки объявилась Настена и затащила Катерину в гости. Митя познакомился с младшим сыном Маркеловых, Веней, и тут же отправился на улицу с Вениными приятелями. А Катерина села пить чай со старыми знакомыми.

Маркел, в отличие от жены, почти не изменился, разве что немного наметилось пивное брюшко. Все такие же у него были плутовские глаза-жуки, стопроцентно мужские, оценивающие, но при этом и бесхитростные – непонятно, как удавалось это сочетать. При встрече он довольно неосторожно сгреб Катерину в объятия, чем заслужил неодобрительное пыхтение жены. Очевидно, Настена оказалась ревнива, но так же очевидно, что у нее были на то свои причины.

Катерина зря опасалась Маркеловых. Она еще не вполне осознала, как много воды утекло со времен той истории, и как повседневные мелкие дрязги и хлопоты оказались важнее самого драматичного перелома в ее жизни. Разговор вертелся вокруг происшествий в поселке, весеннего паводка, разрушившего плотину, работы Маркела, работы Настены, их недавнего ремонта и поездки на юбилей тети в Воронеж. Большей частью говорила Настена, от Катерины ей требовались только междометия, а Маркел и вовсе молчал, громко прихлебывая чай и надувая при этом щеки. Поминутно его взгляд останавливался на Катерине, выдавая какие-то сложные думы.

Вдруг со двора донеслись возмущенные мальчишеские голоса, потом вопли, какой-то грохот. Катерина бросилась к окну и увидела, как в пыли, сцепившись, катаются двое: Веня и Митя, а остальные дети жадно окружили их полукругом. Она ахнула и ринулась было в коридор, но Маркел преградил ей путь:

– Спокойно.

– Так там сейчас твой моего…

– Разберутся, – твердо перебил ее Маркел, и Катерина вспомнила стародавнее прозвище «мужичок-с-ноготок». Он самый и есть… Несмотря на невысокий рост, он был полон какой-то скрытой силы.

– Мы тоже, с… – Маркел вдруг осекся, покосившись на нее. – С пацанами дрались. Нормально. И шарахались где ни попадя целыми днями. А ты своему, небось, задницу до сих пор подтираешь?

– Не подтираю, – вроде бы даже обиделась Катерина, и он усмехнулся:

– Вот то-то же. Ну, глянь!

Маркел подхватил рукой цветастую занавеску, чтобы она посмотрела в окно. Как раз в этот момент Веня, уже вскочивший на ноги, протянул Мите руку. Тот по-взрослому пожал ее и встал, отряхиваясь. Веня хлопнул его по плечу, остальные переглянулись весело, и, сбившись в стайку, они умчались прочь со двора.

И когда через полчаса Катерина вознамерилась позвонить Мите, чтобы позвать домой, Маркел хохотнул:

– Вот уж бы не подумал, Кать, что ты, ТЫ, станешь такой заполошной мамашей. Ну позвонишь ты ему сейчас, ну скажет он, что не пойдет. Положит трубку. И пятеро пацанов попросят повертеть в руках его телефончик. А штучка дорогая… А дальше – смотря какие эти пятеро, я не знаю. Могут же и не вернуть! Или грохнуть…

– А если с ним что-то…

– А если с любым из нас что-то? – парировал Маркел.

– Ох, Кать, – вздохнула Настена, проходясь тряпкой по столу. – А ты думаешь, я не переживаю? А там как Бог даст.

– Мужика тебе надо, Кать, – заключил Маркел довольно рискованно. Она грозно сощурилась и промолчала.

После гостей она отправилась на кладбище, позвонив Ольге Дубко и выяснив у нее номер участка той, второй могилы.

– Да, сходи-сходи, это надо… – согласилась та. – Я там на Пасху была. Прибрала немного.

Она снова долго бродила. Даже зная адрес, найти в городе мертвых нужного человека непросто – не у кого спросить дорогу. И опять притягивали взгляд лица с памятников. Некоторые она узнавала, некоторые только смутно припоминала. У одной могилы она остановилась ненадолго. Со старого фото улыбался ей все такой же рыжий и вихрастый Мишаня Савченко, давно разгадавший, что секрет вечной юности – в смерти. Он показался ей куда ближе и роднее, чем, например, только что виденная Настена.

Наконец она нашла. Прямоугольник земли, ставший последним домом.

Она опустилась на колени прямо на траву, и положила руку на земляной холмик.

– Здравствуй…

Она не могла найти слов, оправданий себе, даже слез. Просто сидела и чувствовала все вокруг: прохладу свежей травы под коленями, сухой шелест пирамидальных тополей, сладкий запах душистого горошка, завившего оградку, и гогот гусей, разбежавшихся от гудка клаксона с дороги.

– Ты здесь… Ты растворяешься во всем вокруг… – пробормотала она. – Я так соскучилась по тебе.

Катерина всматривалась в знакомые черты на портрете. Она не знала, сколько времени просидела так. Она не замечала ни холода, ни усталости в ногах, охваченная ощущением наподобие того, что наплывает во время истовой молитвы в храме. Из этого состояния ее вывел чей-то взгляд. Она почувствовала его на себе, на своих плечах, голове. И обернулась, пытаясь разглядеть, кто это. Но кладбище было безлюдно, как шахматная доска с фигурами: кресты и надгробия вместо ферзей и слонов.