Когда она ставила сумку в багажник, в дальнем конце улицы замаячили две фигуры, маленькая и большая. Митя и Костя. Наблюдая, как они подходят ближе, Катерина почти через силу думала, где в дороге придется заправить машину, где перекусить, когда следующий техосмотр и взяла ли она лекарства – все, чтобы не думать о нем. Наконец, они подошли, и Катерина распахнула заднюю дверь, чтобы Митя мог туда забраться.

Потом она слабо улыбнулась Косте.

– Вот и все.

Костя тронул ее за руку:

– Подожди.

Она резко дернулась, и голос ее взлетел:

– Костя! Зачем делать вид, что что-то можно исправить? Только в кино так бывает. Раз – и герой выжил после того, как его сбил поезд, отряхнул пыль с лацканов и похромал. Но это неправда, все не так! В жизни – не так! Нас уже сбивал этот поезд.

– Ты права. Ничего нельзя исправить. Но зачем? Можно жить дальше. Я хочу жить дальше… А ты?

Она дернула в себя воздух, закусила губу – и протянула ему руку на прощание. Он осторожно ее пожал. Она поспешно обошла машину, хлопнула дверью и завела двигатель.

Митя щебетал что-то, а она даже не слышала.

– Как ты думаешь, поверит?

– Что? – очнулась она.

– Витька Соловейцев поверит, что я был на Амазонке?

На лбу у нее выступил пот.

– Не знаю, милый.

– Если я ему расскажу про комаров, он точно не поверит, – разочарованно протянул Митя. – И вообще. Зачем нам домой?

Прясленский район остался позади, а с ним и призрачное благополучие. Снова потянулись деревни, почти брошенные, пустые, ничего не помнящие. И тогда Катерина поняла, что уже не похожа на них.

Она помнила все.

Не обрывки прошлого, не тягостный туман, в котором она иногда плутала и не могла выбраться. Там, в голове, упала пелена, открылся шлюз, и видения хлынули, красочные, малиновые и абрикосовые, речные и ночные, лунные, непрерывной чередой. Вспомнилась каждая минута того лета, все подробности, мелочи, мысли. С того самого момента, как она подумала, что сад похож на просыпавшуюся плошку с гречкой. Она и правда не думала о тех днях – целых семнадцать лет. Пасмурные обрывки снов не в счет. А сейчас это разворачивалось в ее душе, и воспоминаний было так много, что от них в груди было тесно.

Катя вела машину, и все вспоминала, вспоминала.

А на разоренных полях уже лежали пузатые рыжие тыквы, тянулся сизый дымок от осенних костров, пахло едко и тревожно. Впереди медленно полз в гору грузовик с буряками, обгон был запрещен, и Катина нога переступила на «тормоз». Их машина ехала все медленнее и медленнее, и наконец, замерла, съехав на пыльную обочину.

– Ты чего? Мы что-то забыли? – тут же свесился между передних сидений Митя, заглядывая матери в лицо.

– Да.

Она выкрутила руль до упора, развернулась через двойную сплошную, благо не было встречных машин, и прибавила скорости. Сердце колотилось, она почти не видела асфальта перед собой, все заслонило собой резкое лицо, скорее необычное, чем красивое.

Они примчались обратно в два раза быстрее. Катя припарковалась у мастерской и заглушила мотор, но не выходила. Сквозь редкий штакетник забора она видела, как во дворе Костя рубит дрова. Движения его были размашистые, отчаянные, рядом уже валялась гора поленьев, во все стороны летели щепки. Он слишком часто утирал рукой пот, видно, лившийся прямо в глаза.

Она любила его всего, целиком. Того благородного, доброго, великодушного мужчину, который был таким всегда, но не озлобился и не стал хуже, несмотря на все выпавшее ему. Который остался невинным той невинностью, что не имеет ничего общего с неопытностью, скорее, совсем наоборот. Который знал, что такое доверие, не путая его с доверчивостью. Ее Оле-Лукойе.

Катя загадала: если в течение минуты он обернется, все будет хорошо. Неважно как, но будет.

Он обернулся.

И тогда Катя выскочила из машины и в мгновение ока оказалась рядом с ним. Она поняла, что вовсе не пот застилал ему глаза, но все это было уже не важно.

– Моя мавка вернулась…

И теперь Катя навсегда была согласна с каждым из этих слов.

КОНЕЦ

январь-апрель 2013 г

Москва